Другая

– Как нам теперь поступить? – произносит Алекс. Я слышу ее как бы издалека, хотя она сидит совсем близко. – Лучше всего было бы положить снимки где-нибудь здесь, чтобы она их нашла. Представить дело так, будто он хотел их спрятать или забыл убрать. Положить их, типа, в ящик его письменного стола или в ящик прикроватного столика… но возможно, она их никогда не проверяет. Он может найти их первым, а тогда теряется весь смысл.

Только тут я вспоминаю, чем мы занимались накануне, и все сразу кажется неправильным, я ощущаю это всем телом. Неправильным и грязным. Вся моя жизнь – грязная, осознание этого ударяет по мне сильно и вместе с тем абстрактно: кажется, будто грязью отдает от Карла и от Алекс, грязными кажутся ее планы разрушить его жизнь, грязью кажется просто продолжать, как прежде, грязью кажутся фотографии, толстой пачкой лежащие на прикроватном столике рядом с Алекс. Возле кровати валяется сиреневая одежда Мирьям, довершая ощущение грязи. Мне хочется, чтобы Алекс открыла окно, но мне слишком плохо для того, чтобы даже попросить ее об этом. Я едва понимаю, сплю я или бодрствую. Возможно, я по-прежнему пьяна. Я закрываю глаза.

– Мы могли бы послать их ей по почте, пожалуй, так будет лучше всего, – говорит Алекс. Ее голос по-прежнему доносится издалека, и, открыв глаза, я вижу, что она стоит у окна, собираясь его открыть. Возможно, она умеет читать мои мысли. Врывающийся в комнату свежий, холодный воздух достаточно охлаждает мой мозг, чтобы заставить рот подчиняться.

– Я не хочу этого делать, – бормочу я.

Алекс тотчас опять закрывает окно, получается резковато. Оконные стекла дребезжат. Она садится на кровать.

– Конечно, хочешь, – возражает она.

Я пытаюсь помотать головой и чувствую, как по телу прокатывается волна тошноты.

– Это чересчур, – произношу я.

– После всего, что он сделал, ты считаешь, что будет чересчур, если его бросит жена? Это даже близко не лежит к тому, чего он заслуживает, но хоть что-то. Маленькая справедливость. Ты же любишь справедливость. Ты вечно об этом зудишь.

Алекс смотрит на меня требовательно.

В лучшем случае она от него уйдет. Возможно, он утратит право опеки над детьми. Она же юрист, знает, как это делается. До нее непременно дойдет, что снимков с фантазиями о сексе с собственной дочерью достаточно для того, чтобы ему запретили встречаться с Мирьям в одиночку. В лучшем случае она устроит это по-тихому. В худшем случае станет рассказывать всем подряд, какой он мерзавец, возможно педофил, да что еще остается думать – ему придется переехать. После этого он не сможет продолжать жить в таком городе, как Норрчёпинг, не сможет работать среди коллег, думающих, что ему хочется спать с собственной дочерью.

Не исключено, что будет того хуже: заявление в полицию, расследование, представитель социальной службы, сидящий с озабоченной миной на диване в гостиной среди подушек от дизайнерской фирмы «Свенскт Тенн». Как это объяснят детям? Что те станут о нем думать? Возможно, газета «Норрчёпингс тиднингар» напечатает репортаж в формате истории с продолжением или того хуже – вечерняя пресса: черные заголовки о враче, который покусился на собственную дочь, и все этому поверят. Всей его жизни в ее сегодняшнем виде придет конец. Этого я никогда не хотела. Мне хотелось, чтобы он осознал, что хочет быть со мной, чтобы он пришел на мою лестницу, позвонил в дверь, сказал, что я ему нужна, поцеловал меня и спросил, по-прежнему ли я хочу его, и я бы ответила: «Да, да, хочу», это было бы романтично, как в кино, мое желание не имеет ничего общего с пачкой фотографий на прикроватном столике. Теперь он будет меня ненавидеть. Теперь все рухнет и для него, и для меня. Я хочу объяснить все Алекс, но от осознания дальнейшего развития событий мой желудок выворачивается наизнанку, и меня тошнит прямо на пол, рядом с кроватью супругов Мальмберг, однако я слышу, как за Алекс захлопывается входная дверь.

Мне снятся сталкивающиеся корабли. Большие корабли в открытом море, я стою на палубе, и, куда ни глянь, виден один горизонт, небо голубое, с легкой дымкой, лето, пахнет морем. Очевидно, мой мозг отыскал детские воспоминания о пароме, идущем на остров Готланд, и воспользовался ими, поскольку ощущение мне знакомо. На сердце у меня легко и свободно, мир огромен, белый корабль рассекает море, решительно устремляясь вперед. Потом он сталкивается с другим кораблем. Я не видела, как тот приблизился, раздается оглушительный грохот, звук жесткого удара стали о сталь, весь корабль встряхивает, я чувствую, как грохот распространяется по всей конструкции, как металл подается с таким звуком, будто открывают консервную банку, и как корабль, на котором я стою, рассекается пополам, кренится на правый борт, начинает тонуть, и море с сосущим звуком тянет его вниз. Я просыпаюсь в момент, когда крепко цепляюсь во сне за поручень, чтобы не упасть в воду, хотя знаю, что, если буду продолжать держаться, меня затянет на глубину, и внезапно сна у меня ни в одном глазу.