Другая

Положив трубку, я плачу. Я думала, что ощущала пустоту раньше, когда чувствовала, что он предпочитает мне жену и детей, но та пустота ничто по сравнению с пустотой, когда он отверг меня потому, что разочаровался во мне, потому что я попыталась ему навредить, хотя люблю его. Думая об этом, я уже больше не понимаю ничего из того, что натворила, не понимаю, как я могла позволить Алекс внедриться в наши с Карлом отношения. Я считала, что мы с ней похожи, но теперь понимаю, что ошибалась, что ощущение предательства со стороны Карла, каким бы сильным оно ни было, не способно объединить нас, и одновременно сознаю, что теперь Карлу захочется только спасти то, что еще можно спасти из его жизни, отчего слезы льются все сильнее и сильнее до тех пор, пока меня не начинает почти тошнить при мысли, что я опять осталась в одиночестве.

Сырость проникла в городе повсюду, укоренилась в стенах домов. У меня в ванной пахнет сыростью. Сначала я очищаю сток раковины и слив в полу от больших комков темных волос, слипшихся от серых остатков мыла и грязи, дышу ртом, спуская их в унитаз, но запах не исчезает. Каждый раз, находясь в ванной, я его чувствую, он угадывается уже в прихожей. Окна в ванной нет, эту полную сырости комнату невозможно проветрить, в точности как мойку в больничной столовой.

Я ставлю в углу ароматическую свечку и зажигаю ее по вечерам, распространяется легкий аромат ванили и душистого горошка, он просачивается в прихожую, но поглощается запахом сырости, как только я гашу свечку. Я осматриваю белые стены, стыки кафельных плиток. Ванная, конечно, не свежеотремонтированная, но и не особенно старая, раньше мне вовсе не казалось, что с ней что-то не в порядке, а теперь, заходя в нее, я начинаю испытывать отвращение. У нормальных людей так не пахнет. Возможно, что-то не в порядке со мной. У меня не получается даже с ванной. Как же я сумею справиться с жизнью, если не справляюсь даже с ванной.

Возможно, дело в моем воображении, возможно, это связано с тем, что все в моей жизни испорчено. Возможно, это способ мозга конкретизировать все, что неправильно. Когда истолковывают сны, дом всегда является символом твоего «я». Я думаю, что сыростью пахнет моя душа. Это в порядке вещей.

Я проветриваю одежду, тру себя в душе. Люди не могут пахнуть сыростью. Пахнуть может их одежда, но не тела. Я ищу в интернете, но нахожу только, что плохо пахнуть могут нестираные полотенца. Мои полотенца плохо не пахнут, запах исходит из какого-то другого места.

На следующий день на работе мысли возвращаются. Когда я, простояв всю первую половину дня в моечной столовой, направляюсь вниз, на большую кухню, чтобы очищать большую посудомоечную машину, я думаю, что работа проникла в мое тело и кожу, осквернила меня. Больше никто не захочет прикасаться ко мне, никто из ведущих тот образ жизни, который хотелось бы вести мне, где не нужно за почасовую оплату проводить дни в моечной столовой. Мне надо выбираться отсюда. Никогда еще это не ощущалось так сильно. Если я не выберусь сейчас, то застряну тут навсегда. Сердце у меня колотится так сильно, что, кажется, эхом отдается в подземных коридорах под тихий, жужжащий звук ламп дневного света.

Впереди по коридору виднеются две одетые в белое фигуры. Приблизившись, я вижу, что это двое мужчин в больничной одежде, склонившиеся над койкой. Контуры одеяла показывают, что там лежит человек, судя по размеру, мужчина. Проходя мимо, я кошусь на подушку, а один из мужчин как раз собирается накрыть простыней лицо человека. Это Карл. Лицо у него пепельно-серое, глаза закрыты, губы бесцветные. Я останавливаюсь, чувствую, как сердце колотится еще сильнее. Карл мертв. Карл лежит в больничной постели, в подземном коридоре, мертвый. Накрытый простыней.

«Что она натворила? – сразу думаю я. – Какой выдумала дико жестокий план, который сработал не так, или именно так, как она надеялась? Как она могла? Что у нее с головой?»

Мужчины начинают катить койку к перекрестку с коридором, ведущим в сторону морга. Я разворачиваюсь, бросаюсь за ними вдогонку.

– Подождите! – кричу я.

Они останавливаются, оба оборачиваются и смотрят на меня с удивлением. Хотя я пробежала всего несколько метров, догоняю я их, запыхавшись. Сердце колотится.

– Я думаю, это… мне кажется, я его знаю, – произношу я.

Они смотрят на меня. Я никого из них не знаю, они похожи друг на друга, обоим лет под сорок, худощавые, светловолосые, глаза светлые. Оба выглядят как бы запыленными. Лица у обоих ничего не выражающие, возможно, это необходимо, когда работаешь с трупами. Возможно, это такая маска.

– Можно мне посмотреть? – спрашиваю я.

Один из них отрицательно качает головой, откашливается.

– К сожалению, нельзя.

Второй тоже качает головой.

– Секретность, – говорит он.

– Я думаю, это член моей семьи, – тихо лепечу я. – Я почти уверена. Пожалуйста, позвольте мне взглянуть.

Я чуть не плачу. Мужчины смотрят на меня, переглядываются, один из них кивает другому, а потом мне. Я, затаив дыхание, приближаюсь на шаг, и тут он медленно поднимает белую простыню, закрывающую лицо Карла.