Другая

Может, они вовсе не пялятся, не знаю. Но мне представляется, что они способны унюхать одиночество, окружающее меня, словно аура, что им видно по мне: я – не самостоятельная и беззаботная женщина, пьющая кофе в одиночестве, просто чтобы немного почитать, а что я сижу здесь, потому что пребываю в тоске, поскольку мне не с кем выпить кофе и лучшего занятия у меня нет.

Я пытаюсь противостоять этому, думаю, что этого не может быть видно, но в окружении их раскованных разговоров и естественной уверенности в себе я становлюсь пустым местом. Они уничтожают меня, причем даже несознательно, они просто сидят, веселые, естественные, неосознанно отчуждающие. На них – на их телах, взглядах и раскрасневшихся щеках – лежит отпечаток какой-то наивности, я опять чувствую себя старой. Старой, одинокой и жалкой женщиной, думающей, что я интересую их, а они меня, наверное, даже не замечают, полностью поглощенные собственной жизнью, которая набирает обороты, как и должна жизнь, с экзаменами, вечеринками и любовными отношениями. Я – зритель, сидящий на потертом диване пятидесятых годов в глубине кафе и проводящий социологические исследования: нормальность, вот она. Прямо как в Лувре.

Я начала перечитывать «Записки из подполья» и внезапно понимаю, что речь там идет обо мне. «Я-то один, а они-то все», – думает Подпольный человек. Никогда еще я не могла настолько соотнести себя с предложением.

Небо во время моих вечерних прогулок стало светлеть, я выхожу каждый вечер, поскольку больше мне делать нечего. У меня ничего не осталось. Это ощущение душераздирающе бездонно в своей отвратительности и одновременно надежно, как старый друг, я – эксперт по одиночеству. Я всегда была одинока, поскольку ни на кого не похожа.

Пока я в тысячный раз перебираю в голове то, что наделала, голубое небо позади башни теплоэлектростанции обретает более глубокий цвет – цвет лаванды. Я слушаю музыку, поскольку достаточно светло, чтобы видеть преследователей, грабителей и насильников, я слушаю, как всегда, один и тот же репертуар, на большой громкости, чтобы выжечь мысли. «You took my love and left me helpless» [13].

Одинокая, – грохочет бас в музыке, – одинокая, одинокая.

Алекс на мои звонки не отвечает, а звонила я много раз, оставляла сообщения, посылала эсэмэски. Я ходила к ее дому, звонила в дверь, но мне не открывали, я прислушивалась к звукам, но ничего не слышала. Я стояла возле ее парадного и ждала.

С фотографиями «обнаженной натуры» дело обстоит прямо как с котом Шрёдингера: возможно, браку Карла пришел конец, возможно, нет. Возможно, она отослала фотографии, возможно, еще нет. Может, вообще не отошлет. Пока я не знаю, что она их отправила, по-прежнему существует возможность, что этого не произойдет, что она передумает. Мне хочется верить, что я смогла бы отговорить ее, если бы она ответила на мой звонок, но в то же время я знаю, что, предприми я попытку, у нее возникла бы только еще большая мотивация их отправить. Она почувствовала бы, что мы с Карлом объединились против нее, а это было бы самым большим предательством. Теперь все предали всех. В каком-то смысле в этом присутствует некое равновесие, справедливость. С другой стороны, теперь одиноки все.

У Норрчёпинга красивый силуэт, я вижу возвышающиеся над крышами домов промышленного района трубы бывшей заводской котельной, именуемой Вермечюркан – «Тепловая церковь», контуры здания Стрюкйернет – «Утюга», получившего название по своей форме, все это пустое и фальшивое, декорации чего-то, бывшего когда-то подлинным и одновременно полным невзгод, а теперь, напротив, ставшего фальшивым и беззаботным. Я просто не могу здесь оставаться. Что бы ни произошло, это место осквернено. Уходите отсюда, хочется мне крикнуть кораблям вдоль берега, стоящим темными и тихими в ожидании погрузки или разгрузки, уезжайте отсюда, пока не остались здесь навсегда, торопитесь.

Я встаю и еду на работу. По утрам над бумагой на моем выходящем на улицу окне теперь светло, небо высокое, как обычно весной. Если оно не вселяет в тебя надежду, это ужасно. Когда оно говорит тебе исключительно об отсутствии надежд: впереди ласковое начало и жаркая середина лета, а они пусты, говорит мне небо, для тебя лето – это череда дней, слишком жарких и душных, дней, когда отчетливее, чем когда-либо, будет ощущаться, что ты одинока, дней, когда остальные поедут за новыми впечатлениями, а ты останешься в жизни, которая топчется на месте, в ожидании чего-то, что никогда не наступит. Мне кажется, что весеннее небо насмехается надо мной. Чтобы справиться с ним, я записалась работать на все лето. Летом в столовой спокойно, каждый день не так много посетителей и мало грязной посуды: в такие дни можно при желании – если есть чем заняться – отмечать уход с работы на несколько часов раньше или растягивать послеобеденный кофе до окончания рабочего дня – в качестве вялой передышки перед тем, как наступает пора ехать домой и ничего не делать в городе, где я теперь одинока.