В полном молчании мы прошагали по улице Безумной Элис и направились к площади. Флейтист шел прямо за мной, я слышал его дыхание с присвистом. Он держался настолько близко, что я едва утерпел, чтобы не похлопать себя по карманам. Хотя там не на что было позариться.
– Начинается, – я показал на небо. Густой дым плыл высоко в воздухе. Мы шли к часовой башне, огибая толпу, пока не остался только один путь: продираться сквозь нее.
– Держитесь вместе, – сказал я им.
Я вложил свою руку в руку Цыганки. Ее ладонь была лишь немного больше моей, холодная и сухая.
Маму я заметил раньше, чем она нас, и помахал. Мы протиснулись к ней, и я обрадовался, увидев, что она явно испытывает облегчение, а не сердится, значит, отчитывать нас не станет. Конечно, без вопросов и сердитого тона не обошлось, но заранее заготовленное объяснение помогло с этим быстро справиться.
– Я был почти у башни с часами и тут увидел Элис. – Я понимал, что говорю слишком быстро, как всегда, когда вру.
– Мне было интересно, когда же ты появишься, юная леди, – обратилась мама к Цыганке. – В следующий раз, когда решишь исчезнуть на целый день, оставь мне записку, хорошо?
Цыганка кивнула. Я затаил дыхание: вдруг что-то пойдет не так, вдруг мама обратит внимание на ее глаза или еще на что-нибудь, что мы упустили из виду, но дым и темнота играли нам на руку. Нам везло, и у мамы, в общем-то, не было повода думать, что перед ней может стоять не ее дочь.
– Это что, новая куртка? – спросила она.
Цыганка кивнула.
– Тебе идет. – Мама одобрительно кивнула и тут разглядела Флейтиста, притихшего за моей спиной. – Элис, а кто твой друг? Мы, кажется, не знакомы.
Я затаил дыхание: Цыганка открыла блокнот и начала писать. Я заглянул ей через плечо, бросив быстрый взгляд на маму. Она отвлеклась на дымящийся костер, но все же украдкой косилась на парня за мной.
– Это мило, дорогая. А почему ты пишешь, а не говоришь? У тебя болит горло? Должна сказать, здесь довольно дымно.
Цыганка покачала головой и написала что-то еще.
Мама закатила глаза, но улыбка ее была ласковой, хотя и немного грустной. Она привыкла к странным поступкам дочери, которые помогали той, по ее словам, «войти в образ». Я догадывался, что маме это напоминает отца Элис. «Ради своих историй ты совершаешь глупейшие вещи».
Наши голоса заглушал треск сухого дерева, занявшегося на костре. Рыжие всполохи освещали лица стоявших впереди, становясь все ярче и сильнее, пламя все разгоралось, и вот потрескивание огня превратилось в гул. Подобия чернели и обугливались, как крошечные бескрылые птицы, запутавшиеся в гигантском гнезде. Я подумал о Подобии, спрятанном среди веток, как яйцо, из которого должен кто-то вылупиться. Сгорело оно уже или все еще тлеет?
Искры проносились в воздухе, будто крошечные разряды молний, светящиеся и шипящие, мне казалось даже, что какие-то попали в живот и там тоже шипят. Один за другим фонари, освещавшие площадь, погасли. Это был сигнал. Город светился янтарным светом. Настало время произнести слова – слова, звучавшие в эту ночь каждый год. Я знал их наизусть.
Я думал об Элис и представлял, что будет, если это случится. Если получится ее призвать. Если магия реальна. Какой единственный вопрос поможет раскрыть тайну и найти ее?
От жара все поднимающегося пламени лицу стало горячо. Что-то зашипело в костре и вырвалось на свободу, выстрелив в воздухе веером серебряных искр. Сверкая, они пронеслись сквозь дым и затем дождем осыпались над пламенем. Некоторые, подхваченные ветром, проплывали над головами стоящих впереди людей, и, увидев их ближе, я понял, что это раскаленные добела хлопья пепла. На долю секунды они показались буквами, вертящимися в воздухе обрывками слов. Я поморгал, и они снова превратились в пепел, который исчезал вместе с покидающим их жаром. Я подумал о страницах из старой тетрадки Элис, которыми набил Подобие.
По толпе пробежал ропот возбуждения и замешательства. Другие тоже все видели? В этот миг у меня появилась уверенность, что все получится, что Элис придет. Я знал: настоящая магия
Достаточно было взглянуть на Цыганку и Флейтиста, чтобы убедиться в этом.
Ошибка