Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

А при этом «предложение» научной продукции (если еще некоторое время эксплуатировать образы из экономической теории) в сфере культурной истории было куда более скромным, чем в сфере, которую теперь сокращенно – и в общем уже презрительно – называли «соцэком». Советская историография никогда не отвергала историю культуры как сферу исторического знания, но не предполагала для нее и никакого особенного нарратива или метода исследования, отличного от исследований в главной сфере[637]. Это лишало исследования истории культуры смысла: если они смогут проиллюстрировать лишь то, что уже известно при анализе социально-экономической истории, то они излишни, а если они смогут показать что-то другое, то они вредны.

Поэтому культура в довоенный период чаще всего освещалась в «подвальных» разделах учебников или монографий, выступая в роли довеска к основному, реально ценному знанию. Попытка издать «Историю культуры», прерванная войной, была интересным, но в сущности мало что менявшим экспериментом. И в этой книге эволюция культуры ожидаемо связывалась с формациями, само это развитие объявлялось диалектическим (реакционное ныне христианство когда-то сыграло роль в распространении «более высокой культуры» на Руси), а переход от античной к феодальной культуре подавался через призму тезиса о революции рабов[638]. Структура работы тоже строилась таким образом, что она отражала общие представления советских марксистов об эволюции человечества (включая главу о возникновении государства), которые лишь дополнялись сведениями о материальной и духовной культуре. При характеристике древних цивилизаций уделялось большое внимание не только указанию на основные этапы их развития, но и социально-экономическому устройству, а после этого начиналось перечисление культурных достижений, причем сначала шли материальные открытия – письменность, ремесла, календарь, а затем – литература и религия. Как культура мыслилась отражением условий материального бытия общества, так и «История культуры» получалась отражением тоже не изданной тогда «Всемирной истории».

Тем самым история культуры оказывалась либо приложением к «большой» истории, либо специальной исторической дисциплиной – так, в вышедшем в 1960‐е гг. сборнике по античной культуре в честь В. Д. Блаватского (1899–1980) отдельные статьи были посвящены вполне конкретным темам – амазономахии на мозаике из Аполлонии Иллирийской, западным влияниям в терракоте Маргианы, античным мотивам в комедии А. Н. Островского и т. п. Даже в последнем случае автор работы не ставил целью проследить причины или пути рецепции, лишь сравнивая героев Плавта с героями одного из произведений русского драматурга[639].

То же самое касалось и истории философии. Вся она рассматривалась сквозь призму слов Ленина о борьбе материализма и идеализма как двух основных течений начиная с древности. В архиве Академии наук сохранилась машинопись главы для обобщающей работы, озаглавленная «Зарождение материалистической философии и ее борьба против идеализма в эпоху рабовладельческого общества на Востоке» (1951) – вполне типическое произведение не только тех, но и ряда последующих лет. Ее автор, Георгий (Юрий) Павлович Францов (1903–1969), одно время писал свою фамилию как Францев, опасаясь гонений из‐за фамилии (как Д. П. Каллистов убирал одну «л»). От египтологии Францов перешел к истории философии, а затем и к социологии, был подчеркнуто лоялен власти, стал академиком в 1964 г. Так что цитаты из сталинского труда о языкознании в работе 1951 г. тут более чем понятны, но важнее другое: вся история философии действительно сводится не только к противостоянию идеализма и материализма, но и к интересам классовой борьбы: «Джайнисты ставили перед собой вполне определенную цель – отвратить массы от борьбы против рабовладельцев, сохранить привилегии эксплуататоров»[640]. Ранний даосизм характеризовался как изначально материалистическое учение, но впоследствии он был «извращен идеалистами и мистиками»[641]. Естественно, что упадок культуры был связан с торжеством идеализма, а развитие общества подготавливало и расцвет материалистических идей – как в Древней Греции[642].

История философии, которая так или иначе относилась больше к философским наукам, была в общем темой более политизированной, чем история Древнего мира, поскольку за любым очерком по философии стояла необходимость соотносить сказанное с высшим этапом развития этой науки, наступившим, конечно, с рождением марксизма. Собственно, и «философских» высказываний Маркс, Энгельс, Ленин да и Сталин оставили намного больше, чем тех, что касались истории древности. Отсюда и более высокий процент штампов и обязательных выводов, которые десятилетиями скапливались в трудах по истории философии.