Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Последующие сообщения в атеистической прессе всячески избегали любых упоминаний о деталях системы защиты, к которой обращались священники, если она основывалась на медицинских моделях половой девиантности[657]. В отличие от неудачной попытки Комиссариата юстиции осудить Палладия на основании медицинского освидетельствования, проведенного Институтом дефективного ребенка, позднее, в 1920-х годах, большевики-атеисты без проблем получали экспертные медицинские заключения, которые полностью поддерживали их аргументацию о роли социальной среды. В 1927 году криминолог Лев Григорьевич Оршанский дал подобное заключение на показательном суде над священниками, обвиняемыми в развращении малолетних[658]. Признание принадлежности вопросов о гомосексуальности, «педерастии» или других формах половых расстройств (наступивших вследствие «половой психопатии» или гормональной дисфункции) к компетенции медицины подорвало бы заявления воинствующих атеистов, что подобные явления рождены классом и средой.

На страницах своих изданий воинствующие атеисты выражали уверенность, что они могут довести до успешного завершения процессы о сексуальных скандалах, направленные против Церкви и вызвавшие широчайший интерес у публики. Отчеты о ходе судебного процесса в этих документах свидетельствуют, что на открытые или показательные суды приходило большое количество зрителей, которых в данных отчетах представляли «верующими»[659]. Они якобы слушали с «омерзением» или «недоумением» описания однополых мужских актов. Отвращение народа к таким откровениям должно было заставить «верующую массу <…> отшатнуться от Церкви» и порвать с религией[660]. Атеисты создавали атмосферу всеобщего негодования по поводу развращения мальчиков взрослыми мужчинами, апеллируя к моральной чистоте набившейся в зал аудитории. Невинность публики считалась само собой разумеющейся в силу ее классового происхождения, поскольку здоровые пролетарии не могли знать в своей среде ничего подобного. В суде над отцом Василием в Вологде в 1922 году невинность присутствовавших на суде в качестве зрителей рабочих и крестьян, активно создаваемая в публикациях, была оскорблена медицинскими и историческими оправданиями гомосексуальности со стороны защиты:

И напрасно ссылаются на заграницы и на распространенность этой болезни среди известных слоев общества. Надо было видеть то недоумение, которое было написано на лицах свидетелей, рассказавших на суде об этом явлении. Надо было понять те усилия, с которыми свидетели старались осмыслить, переварить и поверить в возможность таких деяний, чтобы сказать, что среди массы крестьян и рабочих эта болезнь не только не получила распространения, но она им совершенно чужда и непонятна[661].

В отчете о показательном суде 1927 года в ленинградском Доме просвещения на Охте над дьяконом Храновским и двумя иподьяконами, обвинявшимися в совершении сексуальных действий с детьми, «естественная» благопристойность зрителей грозила вылиться в расправу толпы над обвиняемым, сдерживаемую исключительно рациональностью представителей власти. При чтении обвинительного акта, когда прозвучал возраст мальчиков и девочки, указанных в качестве жертв преступления,

стал понятен блеск в глазах рабочих, собравшихся в Дом просвещения на суд батюшки, и заглушенный шепот: «негодяи», «мерзавцы», и то, что подсудимых охраняет усиленный наряд милиции[662].

Юный возраст жертв Храновского и «блеск» благородного негодования в глазах обвинителей сказались на приговоре: он получил максимальное наказание в пять лет лишения свободы с дополнительной высылкой на два года из Ленинградской и Московской губерний[663].