Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Атеистическая журналистика использовала похожую риторику народного отвращения и невинности или злодейства, обоснованных классовой принадлежностью, дабы посеять раздор между верующими и священнослужителями, когда суд касался однополых отношений между совершеннолетними. Формальная законность таких отношений в Советской России не учитывалась. В 1927 году во Владикавказе проходил суд над дьяконом Ткаченко, в ходе которого на протяжении двух дней подробно озвучивались красноречивые факты его отношений в качестве «пассивного педераста» с другими священниками, хотя официально ему было предъявлено обвинение в неумышленном заражении венерической болезнью. Ткаченко, «развращенный до мозга костей еще в монастырях», ныне, занимаясь мужеложством, «погряз в болоте разврата, опустился на самое дно этого зловонного болота». Его классовое происхождение объясняло как его «педерастию», так и его болезнь: сифилисом он заразился, состоя в Гражданскую войну в связи с белогвардейским офицером, когда они воевали против Красной армии. Партнеры Ткаченко по «педерастии» также являлись носителями религиозных предрассудков. В их числе был член приходского совета, входивший в секту хлыстов, бичевавших себя. «Верующая масса, присутствовавшая на суде, с чувством омерзения прислушивалась к тому, чем занимались ее „пастыри духовные“»[664].

По этим кратким газетным заметкам трудно судить, преследовали ли большевики цель развить сложившуюся в народе ненависть именно к взрослым «педерастам» (но не к растлителям детей). Пролить свет на внутрипартийную атмосферу может небольшая дискуссия по поводу статьи, опубликованной в газете «Безбожник» в 1923 году, в центре внимания которой оказался фрагмент из Библии о Содоме и политическое значение данного эпизода для воинствующих атеистов[665]. Редактор газеты Емельян Ярославский утверждал в статье «Содомитские грешники и содомитские праведники» (указывая на зло и моральный «разврат в виде мужеложства», царившие среди священнослужителей), что традиционное прочтение Церковью эпизода о Содоме навязывает современным трудящимся «нравственность далеких библейских времен»[666]. Интерес жителей Содома к «педерастии» объяснялся исходя из исторических, этнографических и социологических аспектов. Первые содомиты имели «нравы, которые мы встречаем у многих народов Востока: педерастия, то есть совокупление с мужчиной, была распространена в Греции, Риме, всюду в христианских монастырях, где монахи давали обеты целомудрия» по отношению к женщинам, «но сожительствовали с иноками, послушниками». Не отказываясь от обвинения Русской православной церкви в «растлении мальчиков» и скрытому потаканию подобным практикам, Ярославский тем не менее характеризовал религиозный запрет «содомии» как ошибочный и устаревший. Он подчеркивал, что место в истории Содома, которое «попы пропускают» в своих проповедях, – это концовка. В ней после истребления Содома дочери Лота сговорились напоить своего отца и зачать от него сыновей, чтобы возродить «свое племя». Попытка Ярославского привлечь внимание к тому, что Церковь потакает инцесту в данном эпизоде, приравнена им к «снохачеству» (сексуальному насилию над молодыми невестками со стороны свекров в русских крестьянских семьях), вызвала острую реакцию. Некто П. Маслянковский, московский партийный активист, прислал ему личное письмо, в котором указал на неправильное прочтение фрагмента библейского текста, в котором жители Содома требуют «познать» двух ангелов, которых Лот принял в своем доме. «Не знать значение слова „познать“ и преступления и грехи жителей Содома», которые «желали изнасиловать только мужчин», весьма прискорбно.[667] Ответ Ярославского прозвучал на страницах газеты атеистического движения:

Оказывается, грешники – педерасты, а праведники – кровосмесители. П. Маслянковский негодует против педерастов, но не возмущается кровосмесительством. Это он называет беспристрастностью, объективизмом? Удивительно! Разве в известные эпохи в известных классах сожительство с мужчинами не было самым законным, открытым, признанным? Особенно в мужских монастырях это практиковалось и практикуется и поныне[668].