Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

В руководстве по судебной гинекологии, опубликованном в 1935 году врачами, внесшими основной вклад в формулировку этих правил, мужская гомосексуальность тем не менее рассматривалась до некоторой степени противоречиво, что выдавало политическую и научную путаницу в головах авторов. Гинекологи Н. В. Попов и Е. Е. Розенблюм в конце главы, озаглавленной «Изнасилование», обратились к теме «изнасилования с половыми извращениями» и посвятили две страницы этиологии «гомосексуализма» и «лесбийской любви». Представив нейтральный обзор эндокринологических и рефлексологических теорий, авторы поименно перечислили иностранных и отечественных экспертов и даже заявили (вразрез с традициями того времени), что гормональные теории «заслуживают <…> полного внимания»[799]. Затем, оборвав научное рассуждение, Попов и Розенблюм написали:

Наконец следует подчеркнуть и роль определенных классовых условий: особое распространение гомосексуализм получил в таких странах, как Германия, среди аристократической верхушки офицерства и вообще в «Головке» фашистского движения[800].

Отметив, что «гомосексуализм теперь преследуется по уголовным кодексам союзных республик», авторы тем не менее утверждали, что поскольку это преступление, «имеющее место между мужчинами», нет необходимости рассматривать его в их труде[801]. Похоже, что судебные гинекологи, ответственные за освидетельствование жертв половых преступлений и преступников, не желали брать на себя обязанности по выявлению добровольного мужеложства среди мужчин. Преуменьшая степень распространенности этого «преступления», предполагая, что в проблеме лучше разберутся психиатры и эндокринологи, и, наконец, рассматривая это преступление через призму класса, Попов и Розенблюм явно старались освободить судебную гинекологию от указанной обязанности. Между тем сразу же после таких рассуждений они приводят пример о некой женщине, муж которой потребовал от нее «извращенного» сношения (анального и орального), и характеризуют эту женщину как «пассивного педераста». Затем, пользуясь языком, напоминающим язык Мержеевского и Тарновского, они описали классические признаки анального полового акта у пассивного партнера. В заключение они высказали соображения о различии между признаками анальной гонореи у мужчин и женщин[802]. Обсуждая описанный случай «пассивной педерастии», пусть и связанный с женским полом, судебные медики взяли на себя смелость применить к нему медицинские знания о мужеложстве[803].

Пытаясь рассеять замешательство вокруг закона против мужеложства, народный комиссар юстиции РСФСР Н. В. Крыленко выступил в марте 1936 года с пространным докладом перед законодателями ВЦИК[804]. Нарком расширил рамки гомофобной риторики режима, прямо внеся гомосексуалов в список классовых врагов, деклассированных и криминальных элементов, которые были объектами кампаний по социальной чистке городов. С конца первой пятилетки «бытовые» преступления (включая групповые изнасилования), как считалось, совершавшиеся представителями указанных социальных слоев, стали караться как тяжкие уголовные преступления, и им уделялось весьма пристальное внимание[805]. Отнеся гомосексуалов к уже существующим категориям социальной девиантности, Крыленко заполнил ту брешь, которая так озадачивала официальных чиновников и экспертов, пытавшихся понять, как относиться к «обычным» гомосексуалам, не связанным явным образом со шпионажем или главарями нацистов.

В своем докладе Крыленко сослался на ряд изменений, которые были внесены в закон, чтобы искоренить «остатки врагов» – тех, «кто еще не хочет признать, что он осужден историей окончательно уступить нам свое место». Изменения должны были затронуть всё советское общество, ведь введенные законы имели «главной целью переработать нас самих, воспитать в нас самих нового человека <…> [и] новые отношения в быту». Закон против мужеложства, отмечал Крыленко, комментировался западной прессой, а до недавних пор советские взгляды на «этого рода преступления» находились под влиянием «западных буржуазных школ», учивших, что «этого рода действия – всегда болезненное явление». Крыленко приравнивал гомосексуальность к алкоголизму: как алкоголики ответственны перед законом за преступные деяния, за исключением тех немногих случаев, когда «перед нами действительно больные люди», так и те гомосексуалы в подавляющем большинстве несут уголовную ответственность за свое поведение[806].

Судя по опубликованному тексту доклада и постепенно нараставшей реакции зала, этот экстравагантный маскулинный народный комиссар манипулировал эмоциями своей аудитории (состоявшей преимущественно из мужчин) касательно любви между мужчинами, когда он достиг апогея своей аргументации: