Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Может показаться, что сталинские лидеры не видели нужды в том, чтобы запрещать или патологизировать «маскулинизированную» женщину (или «гомосексуалистку»), несмотря на все эти усилия, которые прилагались, чтобы сконструировать новую гетеросексуальность. Существует несколько возможных объяснений, почему никто, как казалось, этим не озаботился. Первая причина заключается в фактическом отсутствии, как я уже отмечал, женской субкультуры однополых отношений, которая использовала бы общественное пространство. Женщины, любящие женщин, имели меньше возможностей (и, наверное, склонности) создавать и использовать специальные городские территории для общения и сексуального контакта, чем мужчины, любящие мужчин. Если бы такая субкультура заявила о себе открыто, ее апологетов постигла бы та же участь, что и уличных проституток и мужчин-гомосексуалов. Другая возможная причина столь слабого внимания к данному вопросу заключается в представлении, очевидном из контактов советских врачей с «гомосексуалистками» в 1920-х годах, что «настоящих», или «врожденных», «гомосексуалисток» в советском обществе было очень мало и, более того, их партнерши были «нормальными» женщинами, избегавшими гетеросексуальных отношений, возможно, из-за неудачного опыта с мужчинами. Запреты на аборты и контрацепцию теоретически означали, что если такие женщины вступали в гетеросексуальные отношения, то у них не было возможности отказаться от материнства. Как и в нацистской Германии, советские руководители, учитывавшие вероятность однополых контактов между женщинами, возможно, полагали, что половой акт с мужчиной способен «излечить» лесбиянку[818]. И наконец, нельзя просто так сбрасывать со счетов образ самоотверженной и политически сознательной большевички старого типа (воплощенный, например, в облике вдовы В. И. Ленина Надежды Крупской), а также скорее приобретенные, нежели врожденные черты «маскулинизации» (такие как навыки работы с техникой и отвага). Политическую грамотность, техническое мастерство и способность работать под давлением надлежало культивировать среди огромной массы новых работниц, приходивших на производство. В противоположность этому «феминизация» облика «жены-активистки» была знаком особого статуса, которые показывал ее принадлежность к управленческой элите – детищу кадровой политики сталинского периода[819]. Синкретичная природа сталинской семейной политики породила множество противоречий между новым и старым образом мысли относительно приемлемой гендерной роли женщины.

Отголоски таких неустоявшихся ожиданий присутствовали на страницах трудов судебных гинекологов середины 1930-х годов. Когда в 1933–1934 годах специалисты по судебной медицине совместно с юристами и органами внутренних дел разработали примерные «Правила амбулаторного судебно-медицинского акушерско-гинекологического исследования», они избегали откровенного упоминания о женских однополых правонарушениях, подобных «педерастии». Цитируемый ниже отрывок, касающийся сбора доказательств полового преступления, указывает на то, что специалистами учитывалась предусмотренная гендерно-нейтральной статьей 152 УК РСФСР 1926 года возможность покушения женщин на девушек. Осмотр женщин (преступниц либо их жертв) надлежало проводить в соответствии со следующими указаниями «Правил»:

<…> для установления девственности или изнасилования с растлением либо развратных действий или половой зрелости эксперт обязан определить: а) общее состояние свидетельствуемой: телосложение, соответствие внешнего вида указанному ею возрасту, инфантильность, вирилизм (омужествление), ненормальности волосяного покрова, пороки общего развития и проч.[820]