Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

«Гротескный гибрид»[825] сталинской семейной политики породил уродливую форму принудительной гетеросексуальности, которая сводилась в основном к призывам о повышении рождаемости. Эта гетеросексуальность строилась на многочисленных страхах и импульсах; она была неким нервным сплавом, достойным честолюбивой «культуры» новоявленных партийцев, которую желала обрести новая советская элита[826]. Субкультура мужской гомосексуальности угрожала чистоте здорового советского юноши и таила в себе возможности для его совращения. Выродившиеся остатки побежденной буржуазии, аристократии и духовенства – пережитки российского прошлого – затаились в салонах и притонах, культивируя мужскую проституцию и практику «профессионального мужеложства». «Психическое заражение», возможно, угрожало еще больше подорвать и без того падавшую рождаемость как раз накануне маячившей на горизонте войны. Мужчины, чья сексуальность была слишком неустойчива, нуждались в трудотерапии, которая научила бы их «нормальному» образу жизни. Женщины не были подвержены такому риску, поскольку сколь-либо заметной сети «гомосексуалисток» не наблюдалось. Предполагалось, что редко встречавшихся аномальных «маскулинизированных» женщин, преследовавших «нормальных» молоденьких девушек, могли распознать врачи и при необходимости подвергнуть принудительной изоляции. Поэтому нужды в пересмотре закона не было. Между тем «нормальным» молодым девушкам важно было напомнить (словами В. И. Ленина) о том, что их свобода любить не является свободой «от серьезного в любви, от деторождения». Биология девушки естественным образом подтверждает ее статус как «нормальный», а культ материнства должен напоминать ей о цели ее сексуальности.

Часть третья Гомосексуальная реальность в «реальном» социализме

Глава 8 «Пойман с поличным»

Как гомосексуальность делали антиобщественным явлением в сталинских судах

С того момента, как внимание заместителя председателя ОГПУ Генриха Ягоды обратилось на сто тридцать мужчин, арестованных в конце лета 1933 года во время рейдов на «педерастов» в Москве и Ленинграде, поток жертв, преследуемых системой и подвергавшихся незаконным наказаниям, пополнился новыми социально аномальными лицами. Число осужденных, влившихся в этот поток в качестве «педерастов», остается неизвестным из-за недоступности архивов[827]. И все же с помощью новых архивных материалов можно попытаться изучить процессы, проводившиеся над вторым потоком мужчин, которых система обозначила как «педерастов» и «гомосексуалистов». Природу и значение судов над этими людьми в сталинскую эпоху можно постичь путем обращения к раздробленным, фрагментарным источникам, имеющимся в моем распоряжении. Главным образом это вынесенные приговоры и прошения об апелляции. Как бы ни были малочисленны эти дела, они позволяют предположить, что советское правосудие помогало конструировать сталинистскую гетеросексуальность.

Представления о Советском Союзе времен холодной войны побудили некоторых историков расценивать понятие «сталинское правосудие» как оксюморон. Режим, опирающийся на террор вне рамок закона и на репрессии, вряд ли мог серьезно заботиться об установлении эффективной системы уголовного судопроизводства[828]. Между тем анализ исторических данных показывает, что и в 1930-е годы, и позднее учащавшиеся эпизоды репрессий вне рамок закона происходили параллельно с продолжавшимся обыденным оправлением правосудия. Порой система террора угрожала напрочь вытеснить обычную юриспруденцию. Использование в период коллективизации 1932–1933 годов механизмов раскулачивания и депортации зажиточных крестьян ввергло деревню в своего рода гражданскую войну с участием судей, юристов и прокуроров. Как пишет Питер Соломон, на пике эпохи великого террора 1937–1938 годов прокуратура целенаправленно наращивала число обвинительных приговоров с высшей мерой наказания[829]. Однако после 1938 года произошло отделение структур, занимавшихся тайными репрессиями вне рамок закона (которые применялись уже более выборочно), от органов повседневного правосудия (которое стремилось улучшить профессиональную подготовку новых кадров в эпоху позднего сталинизма). Соломон утверждает, что в то время традиционному правосудию было позволено продолжить существовать исключительно для пускания пыли в глаза международным наблюдателям. Советскому Союзу, пока он вел пропагандистскую войну с фашизмом (и позднее, во время холодной войны) было выгодно казаться «нормальным государством» с европейским судопроизводством и видимостью законности. После принятия в 1936 году «сталинской» Конституции советские власти стремились придерживаться образа справедливости, порядка (в его весьма экстремальном варианте) и даже «совершенства» в оправлении правосудия. Этот план советским законодателям удалось реализовать лишь после 1945 года, когда большинство представителей юриспруденции смогли получить специальное юридическое образование[830].