Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Во время рейдов, закончившихся другими подобными процессами, следователи изымали фотографии и дневники. В результате проведенного 28 февраля 1941 года обыска комнаты, в которой проживал студент Театрально-музыкального училища имени А. К. Глазунова Андреевский, были изъяты «10 фотокарточек, блокнот с телефонами, 3 блокнота с адресами и телефонами, проф<союзный> билет, паспорт, комсомольской билет, военный билет, студенческий билет и разная переписка на имя обыскиваемого». Во время обыска комнаты другого арестованного было обнаружено интимное письмо от прежнего любовника и «4 фотокарточки его товарищей»[842]. Милиция собирала показания с арестованных, чтобы использовать их в качестве улик, а также опиралась на свидетелей, которые информировали органы о поведении обвиняемых. Трудно установить, насколько сильно милиция полагалась на соседей и сослуживцев, чтобы те давали показания против «гомосексуалистов», однако, отталкиваясь от документов, можно выделить одну особую группу свидетелей – молодые объекты гомосексуальных домогательств. Милиция и прокуратура, похоже, обеспечивали гарантию о невозбуждении дела таким свидетелям в обмен на их показания, противореча таким образом постановлению о мужеложстве. Вероятно, правоохранительные органы и юристы понимали, что положение молодых людей аналогично положению малолетних проституток, которые даже в суровом законе 1935 года о преступности среди несовершеннолетних не считались преступницами, – вместо этого наказанию подвергались их взрослые совратители[843].

В большинстве случаев объектами гомосексуальных домогательств оказывались мальчики и юноши, как, например, подросток Кирилл, который в июле 1937 года познакомился в Московском зоопарке с неким Свечниковым, врачом лет сорока, и принял приглашение пойти в гости к взрослому мужчине. Кирилла угостили алкогольными напитками и предложили остаться на ночь. «В дальнейшем Свечников, воспользовавшись тем, что подросток находился в ссоре с родителями, систематически приглашал его к себе на квартиру, поил вином, давал денег, брал его руками за половые органы, целовал Кирилла, ревновал его к девушкам и неоднократно предлагал подростку Кириллу вступить с ним в половую связь». Суд счел показания Кирилла правдоподобными, поскольку они подтверждали признания Терешкова, главного в группе мужчин, проходивших по этому делу, который состоял в интимных отношениях со Свечниковым между 1932 и 1934 годами. Вполне возможно, что Кириллу не предъявили обвинение в обмен на показания против его бывшего любовника, чье имя, судя по всему, фигурировало в телефонной книжке Терешкова[844].

В деле Леонтьева и Байкина 1939 года учитель физкультуры Леонтьев «развратил и вовлек в мужеложство несовершеннолетнего» и «систематически совершал развратные действия в отношении малолетних и несовершеннолетних», чьи имена оказались в списке свидетелей наряду с другими лицами в материалах суда. Подросток, с которым Леонтьев вступил в акт мужеложства, не подвергся преследованию, поскольку следователи и судья видели в нем жертву, а не соучастника преступления. Практика снисхождения к юным жертвам закоренелого «педераста» могла быть весьма гибкой, когда прокуроры хотели защитить «нормальных» молодых людей (даже тех, кто уже давно достиг половой зрелости) от судебного преследования, в отличие от «настоящих» гомосексуалов. Во время суда в ноябре 1937 года над тридцатидевятилетним работником кино Иваном Синяковым, обвиняемым в насильственном мужеложстве (с «применением насилия или использованием зависимого положения потерпевшего»), адвокат умело оправдал двадцать солдат и моряков и четырех гражданских лиц, согласившихся на отношения с подсудимым[845]. Как минимум пятеро из этих людей дали показания против Синякова. В приговоре указано, что в деле замешаны мужчины в возрасте от шестнадцати до двадцати девяти лет, хотя большинству было двадцать – двадцать пять лет[846].