Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Следователи собирали судебно-медицинские и психиатрические свидетельства лишь в небольшом количестве таких дел. Медицинское обследование тел обвиняемых проводилось, видимо, только в случаях, когда признания или свидетельские показания требовали подтверждения нестандартных факторов или отношений с другими людьми. Отношения определялись в соответствии с гендерным понятием «активный/пассивный» в половых отношениях между мужчинами при анальном половом сношении. Есть только два случая обследования мужчин для получения анатомического доказательства их участия в «пассивном» половом сношении. Первого мужчину тщательно обследовали в 1935 году, чтобы подтвердить его заявление о «ранении на Гражданской войне в половой орган» и в силу этого способность исполнять лишь «пассивную» роль в половом сношении (ему был вынесен необычно мягкий приговор – лишение свободы сроком на один год)[847]. Второго мужчину исследовали по причинам, которые трудно восстановить, поскольку сохранился только приговор. В 1937 году Сергеева арестовали за взаимную мастурбацию с Терешковым во время милицейского рейда в уже упомянутом туалете у Никитских Ворот. В том году едва ли требовались более существенные свидетельства гомосексуальных наклонностей, чтобы суд мог вынести обвинительный приговор. Тем не менее были получены судебно-медицинские доказательства того, что Сергеев часто исполнял «роль пассивного педераста». Вполне возможно, что милиция пыталась воспользоваться ими, чтобы связать Сергеева с «активными педерастами», которых ей не удалось впоследствии арестовать[848]. Сергеев не стал подавать на апелляцию – вероятно, из-за этой экспертизы, которая свидетельствовала не в его пользу. В отличие от многих подсудимых по делу Терешкова, его приговор не был позже заменен на условный или смягчен.

Отсутствие ссылок на судебно-медицинское обследование других тридцати четырех обвиняемых по этому делу соответствует общей картине, которая складывается из вынесенных приговоров, что доказательствами обычно служили показания и признания свидетелей и самих обвиняемых. Особенно в атмосфере великого террора не было особой надобности научного подтверждения того, что могло быть «доказано» самооговором и саморазоблачением. Свидетельства конца 1940–1950-х годов позволяют предположить, что при расследовании дел о мужеложстве к судебно-медицинской и психиатрической экспертизам стали прибегать чаще, поскольку повысился профессиональный уровень следователей[849]. Экспертное освидетельствование психиатром использовалось нечасто: случаи, когда оно применялось, явно показывают, что юридически бесполезный психопатический диагноз теперь применялся и для криминализации гомосексуала. Психиатрическое освидетельствование проводилось в ряде дел, когда людей считали невменяемыми или когда речь шла о совращении несовершеннолетних. Освидетельствование инициировали следователи, но не подсудимые или их адвокаты[850]. Работник кино Иван Синяков подвергся психиатрической экспертизе 22 сентября 1937 года в Институте судебной психиатрии имени В. П. Сербского и был признан «психопатической личностью с чертами неврастенического развития и склонностью к половым извращениям». Несмотря на это, эксперты сочли, что он способен отвечать за свои преступления[851].

Этот диагноз позволял докторам сказать, что они успешно идентифицировали болезнь, при этом позволяя им устраниться от лечения гомосексуала. Составленный таким образом диагноз помог и прокурорам, сфабриковавшим дело против Синякова, который, «будучи по натуре человеком самовлюбленным и восхваляя самого себя», проявлял «бытовое разложение». Это была официальная причина того, что его исключили из коммунистической партии, членом которой он являлся до ареста[852]. До революции Синяков был дворянином и вследствие этого был уязвимым с точки зрения идеологической трактовки как «двурушник», классовый чужак, который непонятно каким образом проник в партию. Однако в тексте приговора и апелляционных документах, описывающих суд над ним, содержалось на удивление мало политической риторики. Вместо этого, выставив Синякова морально деградировавшим и психически неуравновешенным человеком, что подтверждалось психиатрами, прокуроры могли освободить молодых (и не слишком молодых) солдат, матросов и гражданских лиц, соблазненных им, от преследования за политические и сексуальные связи. В данном деле функция судебной психиатрии заключалась не только в том, чтобы создать видимость обычной юридической процедуры, но и в том, чтобы обеспечить научную подоплеку прокурорской стратегии избирательного помилования.