Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Набережные Севастополя были лишь одним из мест, снискавшим славу среди матросов, которые искали такого рода патронские отношения. В 1936 году на неизвестной ленинградской улице или на набережной Синяков познакомился с четырьмя матросами в возрасте от двадцати двух до двадцати шести лет, которых он пригласил выпить с ним в своем номере в гостинице. Они остались на ночь и занялись с ним сексом. Позже, в том же году, в неустановленном московском театре он познакомился с моряком, который «во время спектакля допустил ряд сексуальных действий» с ним. Еще одного моряка Синяков повстречал в том же году в парке имени Горького. Находясь по делам в Курске (в 1931 году) и в Пензе (в 1934 году), работник кино познакомился с молодыми мужчинами, которые согласились (очевидно, на время) переехать в Москву, чтобы, живя у него, вступать с ним в половые отношения. Пензенскому восемнадцатилетнему юноше Синяков подыскал место для обучения в Москве. Мир развлечений также предоставлял много возможностей для этого неутомимого коммуниста-аристократа. В конюшнях Московского цирка он познакомился с восемнадцатилетним артистом и уговорил его позировать обнаженным для фотографий, а затем в 1934 году заманил в постель. В 1936 году во время встречи (весьма ироничной) в Доме Союзов (бывшем Доме Благородного собрания, который в том году стал сценой для показательного суда над старыми большевиками Г. Е. Зиновьевым и Л. Б. Каменевым) Синяков познакомился с «Сосо», участником «фестиваля грузинского искусства», и приведя его домой, затащил в постель[864]. В том же году на студии «Мосфильм» он познакомился с морским юнгой – с аналогичным результатом.

Хотя уголовные преследования сосредотачивались на совершаемых публично гомосексуальных действиях и на формах мужской проституции, документы показывают, что, помимо откровенно плотских, мужская гомосексуальная субкультура была пристанищем и для иных отношений. Вуайеризм, прослеживающийся в ранних обвинительных приговорах, уступил место сдержанному дискурсу о физических отношениях между мужчинами. В ходе четырехдневных слушаний в феврале-марте 1935 года по делу Безбородова много времени было отдано исследованию романтических отношений между служащим Павловым, сорокалетним холостяком, и бывшим священником пятидесяти четырех лет Шелгуновым. Раненный в половые органы в Гражданскую войну, Павлов «лишился способности к нормальной половой жизни». С 1931 по 1934 год его партнер предоставлял ему кров, и пара свидетельствовала о «ласковых, любовных отношениях», что подтверждала их частная переписка. Следователи истолковали физическую и эмоционально насыщенную любовь этой пары в соответствии с гендерной активной/пассивной моделью. Неспособный к «активной половой роли» из-за искалеченного пениса, Павлов, согласно документам, «был объектом Шелгунова» и, таким образом, пассивным партнером. И в то же время в эмоциональном плане роли менялись: «активные стремления» Павлова выражались в его «духовных связях с Шелгуновым, который в этом плане играл роль женщины». В то время как милиция, судя по всему, продолжала собирать как можно больше материалов о личной жизни мужчин, подозревавшихся в мужеложстве, суды, проходившие на исходе 1930-х годов, очевидно, уделяли намного меньше внимания тщательному разбору взаимоотношений между мужчинами-партнерами, сосредотачиваясь исключительно на их половой составляющей[865].

Мужеложство в арифметике приговоров и апелляций

Порядок вынесения приговоров и апелляций по интересующим нас делам позволяет предположить, что закон против мужеложства энергично поддерживался непродолжительное время непосредственно после его введения, а затем к нему обращались менее охотно, за исключением тех случаев, когда дополнительные факторы отягчали вину подсудимых. Дело Безбородова и одиннадцати других (1935), а также дело Терешкова и еще девяти мужчин (1938) подтверждают эту точку зрения. По обоим делам проходило множество знавших друг друга друзей, пары, связанные долговременными отношениями, а также те, кого связывали непродолжительные сексуальные контакты. В каждом деле один или два подсудимых проходили как «зачинщики группы», и, как правило, в этих документах они описывались как люди, «которые способствовали ряду лиц заниматься мужеложеством»[866]. Их деятельность как «зачинщиков» сводилась к тому, что они вели активную социальную и половую жизнь, постоянно пополняя личные телефонные книжки, в дальнейшем ставшие вещественным доказательством, позволившим милиции установить других участников их круга.