Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

В случаях, когда осужденный был «зачинщиком» или занимался «развращением малолетних или несовершеннолетних», апелляции, как правило, не удовлетворялись, как и те, что были поданы тремя мужчинами, одновременно осужденными за контрреволюционную деятельность[880]. В данном случае обстоятельства преступления перевешивали красноречие любого адвоката. В одном случае отклоненной апелляции эрудиция юриста была воспринята Верховным судом РСФСР как умничанье. Осужденный Байкин, бывший дворянин (на момент ареста – преподаватель юридического института), заявил в своем прошении (где он сам представлял свои юридические интересы), что «имел половые сношения с различными мужчинами и в том числе с Леонтьевым» (также проходившим по этому делу), но сами акты совершал не в форме мужеложства, поэтому его действия не подпадают под статью 154а. Апелляционный суд отверг этот аргумент, процитировав показания Леонтьева и Байкина как убедительно доказывавшие, что «осужденные не только занимались развратными действиями, но и прямым мужеложством», при этом в постановлении суда не было точно указано, что следует понимать под «мужеложством»[881].

Некоторые подсудимые и их защитники, откликаясь, очевидно, на всё более пронзительные призывы властей к принудительной гетеросексуальности, подчеркивали роль семьи и здорового полового влечения к женщинам. Материалы дел, которые рассматривал Московский городской суд в связи с мужеложством, позволяют предположить, что сами юристы также были не прочь обойти этот неприятный закон, прикрывшись фиговым листком брака. В конце 1930-х годов судьи Московского городского суда иногда цеплялись за брак подсудимых, дела которых не имели отягчающих обстоятельств, как за свидетельство их невиновности. Покров брака также мог использоваться судьями для смягчения суровых мер закона против мужеложства. Согласно отметкам в судебных документах, из двадцати девяти осужденных в выборке, семейный статус которых был записан, девятеро фактически состояли в браке или были «семейными людьми», то есть имели жен и детей; еще пятеро были либо разведенными, либо вдовцами[882]. Из шести «семейных людей» (все из них были на скамье подсудимых на первом суде в выборке) двое были в конечном счете оправданы – очевидно, из-за слабого контакта с «тесно связанной между собой группой» гомосексуалов. Остальные понесли показательное наказание[883]. В этом раннем деле наличие семьи не оказало смягчающего влияния на суровость отношения судей к преступлению такого рода. Подсудимые, охарактеризованные как «женатые», были пианистом, учителем и актером. Пианиста осудили за простое мужеложство и дали три года лишения свободы на пике самой строгой фазы применения нового закона в 1935 году. Его брачный статус, как и большинства «семейных мужчин» в судах раннего периода, похоже, никоим образом не сказался на приговоре[884]. Состоявших в браке учителя и актера судили за простое мужеложство позже, когда судьи пытались смягчить воздействие закона. Судьи и следователи сотрудничали, пытаясь добиться оправдательного приговора для этой пары подсудимых, апеллируя к их семейному положению как показателю их невиновности. Учитель Ефимов, представший перед судом с остальными девятью лицами, проходившими по делу в 1938 году, был осужден за мужеложство из-за связи с «зачинщиком» Терешковым. Из первоначальных показаний Терешкова следовало, что они якобы спали вместе и вступали в половые сношения. Однако во время суда «зачинщик» отказался от собственных показаний и заявил, что крепко спавший Ефимов не мог знать, что в постели с ним находился Терешков. Теперь Терешков ограничивался фразами о том, что «ему показалось, что у Ефимова произошла поллюция». От свидетелей суд услышал, что Ефимов – «хороший семьянин, ни в чем плохом в быту не замечался». Обвинения с учителя были сняты[885].