Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

В то время как переоценка мужской гетеросексуальности проводилась преимущественно в судебных процессах по обвинению мужчин в мужеложстве, сталинские идеалы «нормальной» женской сексуальности строились без обращения к каре за однополую любовь. Взаимная женская любовь происходила в частных пространствах, а не на сексуализированных публичных территориях, оккупированных мужской гомосексуальной субкультурой, и не привлекала внимания милиции. И все же, несмотря на отсутствие прямо выраженного запрета, нейтральный в гендерном отношении закон охватывал деяния, предполагающие отношения между взрослыми и «лицами, не достигшими половой зрелости», и допускал уголовное преследование женщин за секс с девочками. Два таких дела, имевшие место в Московском регионе (в 1925 и в 1940 годах), показывают, как изменялись взгляды юристов на женскую гомосексуальность. Этот сдвиг отражает более глубокие изменения в советской половой этике, а также обнаруживает фрагменты лесбийского существования в сталинскую эпоху.

Первое дело было возбуждено в конце 1923 года по жалобе, поданной в Волоколамском уезде матерью девочки-подростка, которая якобы была изнасилована женщиной-почтальоном. Нина, которой на тот момент исполнилось пятнадцать с половиной лет, якобы была убеждена Федосией П. двадцати двух лет в том, что последняя – переодетый мужчина, и между ними началась любовная связь. В конце лета 1923 года Нина сказала матери, что она больше не девственница, добавив, что Федосия точно не женщина. В ответ на жалобу матери народный следователь приказал провести гинекологическое обследование Федосии, которое показало, что она женщина с нормальными гениталиями. Нину также обследовали, и выяснилось, что она достигла половой зрелости и уже рассталась с девственностью (в заключениях сообщалось, что она «хорошего сложения <…>, развита» для своего возраста). После этого Нина попыталась отозвать жалобу:

«Я ей [Федосии] прощаю за ее шутку», – и потребовала, чтобы их письма, находящиеся в руках следователей, были возвращены ей или сожжены[894].

Опубликованные записи не называют повод для продолжения этого дела, слушание которого состоялось в Московском областном суде лишь в апреле 1925 года. Однако из объяснений можно понять, что «нарследователь познакомил Феню [Федосию П.] с явлениями гермафродитизма»[895]. Федосия в ответ на это сообщила, что с детства причисляла себя к мужчинам. Это дело привлекло внимание судмедэкспертов и, вероятно, породило дискуссии между гинекологами и психиатрами. Когда суд наконец состоялся, были представлены новые данные гинекологического обследования, проведенного В. А. Рясенцевым, который указал, что никаких отклонений от норм женского организма (в том числе признаков гермафродитизма) у Федосии обнаружено не было. Он также отметил, что Нина уже давно достигла половой зрелости. К тому времени Нина уже хорошо осознала предположительный диагноз, поставленный Федосии ввиду ее двойственности, и заявила в суде: «Не верю и сейчас, что П. женщина, [она] не женщина, а гермафродит»[896]. Судебный психиатр Н. П. Бруханский засвидетельствовал, что письма этой пары – явное доказательство их «гомосексуальности». Суд не смог согласовать показания Федосии и Нины о степени их вины в случившемся и ухватился за обследование Рясенцева, дабы объявить, «что в данном случае имели место развратные действия по взаимному соглашению лиц, достигших половой зрелости». Таким образом Федосия была оправдана[897]. В 1925 году суд имел возможность воспользоваться результатами судебно-медицинских обследований (в данном случае – на предмет половой зрелости и отсутствия физиологических отклонений у «извращенных» личностей), чтобы разобраться в противоречивых показаниях и закрыть путаное дело, обосновывая это «взаимным согласием» взрослых людей. Мнение гинекологов и переписка обеих женщин исключали всякую мысль о сексуальном насилии над Ниной. Было доказано, что гермафродитизм (или неестественно «увеличенный клитор») не мог позволить Федосии совершать половые акты, хотя это и не устранило подозрений, что в отношениях с девушкой она могла использовать «каучукового мужа»[898]. Гинеколог и психиатр представили в суд данные медико-юридической экспертизы, демонстрирующие обоюдное согласие между половозрелыми людьми, и судьи воспользовались лексикой периода сексуальной революции, чтобы избавиться от неразрешимой дилеммы.