Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Самыми ранними из известных нам дел, открытых в рамках закона о мужеложстве и рассматривавшихся в обычной судебной системе Москвы (в отличие от трибуналов ОГПУ/НКВД), являются дела, возбужденные в связи с арестами в ноябре 1934 года[836]. Изучив восемь процессов, состоявшихся в Московском городском суде с 1935 по 1941 год, в которых по обвинению в мужеложстве проходили тридцать шесть подсудимых, можно выделить два вида причин, на основании которых начиналось расследование. (В семи случаях сохранились только документы приговора и апелляции, поэтому о подлинной причине возбуждения дел можно лишь догадываться.) Очевидно, весомым поводом для возбуждения большинства дел служил донос, сделанный мужчиной, который стал объектом сексуальных домогательств, или теми, кто заметил гомосексуальное поведение и решил о нем доложить куда следует. Постоянные домогательства вынуждали некоторых людей жаловаться властям. Так, 20 февраля 1941 года студент Театрально-музыкального училища имени А. К. Глазунова (комсомолец) донес на своего двадцатитрехлетнего сокурсника Андреевского, трижды склонявшего его к «пассивной» роли в половом сношении. Он также сообщал, что «слухи о том, что Андреевский – педераст, ходят среди многих студентов училища». Донос привел к суду над тремя мужчинами, связанными с училищем позднее в том же году[837].

В одном деле 1937 года, в котором обвинение в контрреволюционной агитации сочеталось с мужеложством, половые преступления служили, вероятно, отягчающими обстоятельствами, присовокупленными следователями или прокуратурой к делу первого из арестованных мужчин. Впоследствии его признания привели на скамью подсудимых по этому же делу еще двоих мужчин, обвиненных в мужеложстве и предательской агитации[838].

Возбуждение других дел можно связать с работой милиции. Дело 1938 года против Терешкова и еще девяти человек началось с ареста 3 декабря 1937 года самого Терешкова и еще одного мужчины, «пойманных с поличным при взаимном онанировании» во время милицейского рейда на общественный туалет у Никитских Ворот[839]. Это был единственный рейд милиции на «место встреч гомосексуалистов», упомянутый в протоколах суда. Из этих протоколов следует, что судам было известно о существовании такого рода мест и милиция, несомненно, держала их под наблюдением[840]. Не важно, по доносу или по инициативе милиции, но, как только «гомосексуалист» был выявлен, следователи действовали оперативно, чтобы собрать как можно больше сведений о его половых и социальных связях. Постановления о вынесении приговора, в которых указана дата ареста каждого осужденного, позволяют предположить, что милиция понимала, что у нее есть узкая временная лазейка, чтобы распугать тугой клубок уз между этими мужчинами, прежде чем любовники и друзья смогут скрыться или улики будут уничтожены. Двенадцать мужчин, фигурировавших в деле Безбородова 1935 года, были арестованы по отдельности или парами между 22 ноября и 12 декабря 1934 года. Мужчина, арест которого спровоцировал задержание остальных одиннадцати подсудимых, сорокадевятилетний повар Безбородов, очевидно, назвал имена по крайней мере троих человек, с которыми он в предыдущие годы находился в половых отношениях. В течение пяти дней с момента задержания повара все эти мужчины и еще пара приятелей, которые способствовали их знакомству, также были арестованы. Самая последняя любовная связь повара – с членом коммунистической партии чиновником Венедиктовым, длившаяся с июня по сентябрь 1934 года, очевидно, вывела милицию на след другой группы мужчин, неизвестных Безбородову. Таким образом, вскоре были задержаны еще двое служащих и двое бывших священников. Милиция собрала многочисленные доказательства, чтобы приложить их к признательным показаниям, включая «отобранную записную книжку, [в которой <…>] имеется целый ряд мужских адресов, которых Грибов почему-то теперь не знает»[841]. Открытки и интимная переписка, принадлежащая другим арестованным, также были использованы следствием; наиболее компрометирующие строки зачитывались в суде.