Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

На Невском поглядел на какого-то милого. Он побежал и опять вернулся. Вступил в разговор, «Как прийти на Лиговку?». Потом обычная история. Из деревни, места, погибать не хочется, откров<енно> и т. д. «Почему заговорил? Вижу, что добрый человек. А почему я на вас смотр<ел>? Не знаю. Понравилось. Да? Так я немножко понравился вам?» Сейчас же мечты чуть ли не о совместной жизни, о гулянье, ученье, культуре и т. п., о поездке в деревню. Наивно, фальшиво, льстиво, простодушно. Записал адрес, свой дал. Как все деревенские, ханжит. Но я так давно не видел русского мальц<а>, что было приятно. Если профессионал, то тем лучше. Женат ли я, да с кем живу <…>. Ходили по Надеждинской (ныне – Маяковская улица), но все слишком светло[176].

На следующий день «профессионал» пришел на квартиру Кузмина, и автор дневника отправился с ним выпить:

Конечно, у него есть душа и мечты, хотя бы самые глупые и смутные. «Темный» человек, как он говорит. Зашли в пивную. Мне было невероятно скучно и неловко, что мне с ним делать. Да, это не 1907 год, когда такие приключения могли меня занимать. Главное, я не выношу, когда на мне что-то строят. Побежал, как освобожденный…[177]

Кузмин досконально знал сценарий отношений «клиент – проститут», поэтому его собеседник (деревенский юноша), ревностно следовавший этому сценарию, утомил несчастного «клиента» до изнеможения. Сценарий был пронизан рядом оппозиций: город против деревни, образование против невежества, предполагаемое богатство против предполагаемой нищеты, опытность против юности. Мало что в жаргоне городских мужчин-проститутов изменилось после революции.

В царском Петербурге женоподобные жесты и платье или же просто необычный костюм также иногда отличали «продажных катамитов» и ищущих их «теток». Трудно понять, в какой степени эта семиотика намеренно использовалась каждой группой (и не только атрибутировалась посторонними). Возможно, женоподобие изначально приписывалось этой группе, и ее члены стали активно его проявлять по мере становления городской гомосексуальной субкультуры. Медицинские источники середины XIX века описывают более традиционный мужской половой обмен (например, в бане или с прислугой), ничего не говоря о женоподобии юношей и мужчин, продающих секс. Но, судя по всему, некоторые мужчины-проституты на улицах Петербурга все же прибегали к женоподобным знакам с целью привлечения клиентов. Датчанин, снявший в Пассаже в 1869 году молодого мужчину для платного секса, писал, что «понял, чем этот человек занимается и что он готов себя предложить для мужеложства; это было понятно из его обращения со мною, которое имело вид женской любезности»[178]. Члены шайки шантажистов Михайлова, как сообщается, носили «странные костюмы» – «плисовые истертые шаровары и сапоги с красными отворотами», а в одном эпизоде фигурировала «длинная, не по росту бархатная жилетка»[179].