Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России

Анонимный обличитель столичных «теток» привел в своем доносе длинный список подозреваемых, многих из которых он охарактеризовал как обладающих фемининными чертами. Одни были вызывающе женоподобны на публике, другие имели фемининные прозвища вроде Дины или Аспазии. Многих из них автор назвал дамами – судя по всему, из-за того, что они были рецептивными партнерами в анальном сношении[180]. После 1905 года скандальные облики подобных личностей стали еще более перегружены изображениями искаженной фемининности и преувеличенными заявлениями о принадлежности к высшему классу. В числе мужчин-проститутов возле цирка Чинизелли все чаще стали появляться «баронессы», «графини» и «бабы» (т. е. разодетые под крестьянок мужчины). Желтая пресса писала, что «гомосексуалистов» несложно отличить по цвету одежды. «Вы можете узнать, если присмотритесь, любого гомосексуалиста, кокодесов[181] по ярко-красным галстухам (sic!), это род гомосексуальной формы, а у некоторых из кармана торчит и красный платок». Мужчины-проституты (как профессионалы, так и новички) порой появлялись на улице с косметикой на лице. После закрытия своего магазина немецкий парикмахер, «нарумянивши свою физиономию», чтобы «иждали „фидели“, что я „дефка“!», гулял по городу с целью «подхватить педераста»[182]. О некоторых сигнальных знаках можно узнать из своеобразного поведения Кузмина и его друзей. Появление на публике в косметике или в кричащих жилетах, напоминающих об эпохе дендизма, не только свидетельствовало о декадентском вкусе, но и намекало на подпольный мир мужской проституции. Самый известный портрет Кузмина, написанный после успеха «Крыльев» в 1909 году, является работой художника-гомосексуала Константина Сомова и изображает поэта с ярко-красным галстуком[183]. Эти дразнящие глаз знаки были попыткой раздвинуть общепринятые рамки маскулинности.

Советские источники 1920-х годов продолжали упоминать о женских прозвищах и переодеваниях, имевших место время от времени, хотя, конечно, все эти практики, очевидно, были частью закрытых мероприятий, происходивших в частных пространствах. Количество дискуссий о мужском женоподобии в психиатрической литературе уменьшилось к концу 1920-х годов. Среди матросов, арестованных в Петрограде на «педерастической вечеринке» в 1921 году, были двое, известные в своем кругу под прозвищами Зоя и Вяльцева. Последнее, судя по имени и модному образу, в которых предстал матрос, было оммажем знаменитой эстрадной певице, «несравненной» Анастасии Вяльцевой, чья слава помогла изменить подход к знаменитости как к коммерческому бренду в России и подарила ей массу фанатичных поклонников. Другие арестованные тем вечером и позже допрошенные были все как один красноармейцы, любившие облачаться в женское платье и, несмотря на нищету, имевшие женские вещи[184]. Вышеупомянутый мужчина-проститут П. якобы хвастался, что на дореволюционных вечеринках в Москве он обряжался украинской крестьянкой. При этом он почти ничего не сказал о проявлениях женоподобия или переодеваниях в послереволюционной гомосексуальной жизни. На заре советской эпохи нищета и страх репрессий, ожидавших тех, кто появлялся на публике в ярком образе, резко уменьшили экстравагантное женоподобие гомосексуалов-мужчин.

В конце XIX столетия гомосексуальная субкультура России создала собственный словарь для общения внутри сообщества. Некоторые выражения представляли собой эвфемизмы, ничего не говорящие непосвященным, – например, фраза «наш круг» (которую, как говорят, в 1898 году использовала одна петербургская мелкопоместная дворянка, любившая женщин) подразумевала принадлежность, не вдаваясь в детали[185]. Применительно к мужчинам термин «тетки» был в широком употреблении как в субкультурной среде, так и просто в различных слоях общества. Он был частично заимствованным. Во Франции середины XIX века мужчин-проститутов называли tante («тетка»), а к концу столетия это слово появилось в печати и служило уже для обозначения всех гомосексуалов[186]. Русский вариант французского tante был введен в обращение петербургским врачом Владиславом Мержеевским в его руководстве «Судебная гинекология» (1878)[187]. Через десять лет П. И. Чайковский уже употреблял это слово в дневнике в более общем втором смысле – с оттенком прихорашивания и сексуализации (близком современному англоамериканскому сленговому queen)[188].