Я спрашиваю у Кирилла, не думает ли он, что с его приходом уроки становятся театральными – как всегда случается с приходом проверяющих. В ответ он рассказывает о своем любимом наблюдении: куда бы ни зашел директор, там всегда будет тихо. «Недавно на уроке географии я увидел, что две половины класса учатся одновременно в разных кабинетах, – говорит Кирилл. – Я спросил у преподавателя: «В чем логика такого разделения?» На что мне ответили: «Одни – буйные, а другие – нет». И когда я намекнул, что происходит что-то не то, учитель начал повторять, что делили без него, он не в курсе. А поговорить с другими преподавателями? Выяснить, почему так? А если бы никто не помог педагогу увидеть эту нелогичность? Я предложил: «Попробуйте поменяться группами, а потом скажите друг другу, что увидите со стороны. И если будут подозрения, что вы делаете что-то не так, то устройте встречу и попробуйте понять, что именно».
Нам всем сильно повезет, если мы не сможем объяснить следующим поколениям целый список происходящего в нашем общении с детьми.
Фразу «Я – последняя буква в алфавите», ворох домашней работы после шести проведенных в школе часов и родительские собрания, которые превратились в средство манипуляции. Насколько знакома вам фраза, произнесенная вернувшимися домой родителями: «Собрание прошло хорошо, о тебе ничего не говорили»?В «Новой школе» попробовали выйти из колеса сансары числовых отметок: в начальных классах тут обходятся обратной связью, в старших – более гибкой 100-балльной системой оценки. Но проблему «отчитывать ребенка за неуспеваемость или нет» для родителей это не сняло. «Мамы и папы спрашивают меня: «А когда надо включаться в процесс – когда у ребенка меньше 50 баллов?» Я так и не смог объяснить родителям, что не надо вообще выключаться из жизни своих детей, – говорит Кирилл. – Есть родители, которые просят «объяснить простым языком». Мол, мы понимаем, что 2 или 3 – это плохо, 4–5 – хорошо, а вот 100-балльная система – это что? Я говорю им: «Надо спрашивать не про отметки, а про состояние детей.
Есть ли у них объяснение мотивов их действий или бездействий». «А вы как директор не хотели отменить отметки вообще?» – спрашиваю я. «Я размышлял, как нам всем перестать цепляться за баллы, но оценка как обратная связь ученикам в любом случае нужна, – говорит Кирилл. – На мой взгляд, оценки сами по себе не превращаются в средство манипулирования. ИхВ одном из лучших фильмов в жанре нуар «Секреты Лос-Анджелеса» главный герой пытается расследовать коррупцию в своем полицейском участке, но никак не может найти поддержки у коллег. «Ты вообще помнишь, зачем пришел сюда работать?» – спрашивает герой в отчаянии у старшего по званию. За долю секунды мы видим трансформацию на лице собеседника – от самодовольного «ну-что-ты-хочешь-мне-сказать» до ошеломленного свалившимся на него знанием человека. «Не помню», – говорит он, и его взгляд тускнеет. Когда-то Нил Янг спел: «Лучше сгореть, чем угаснуть», но для учителя эта фраза звучит почти как издевка. У педагогов профессиональное выгорание происходит незаметно. Те, кто в начале своей работы смеялся над собирательным образом «Марьиванны», внезапно ловят себя на мысли, что дети превращаются в объект для эмоционального срыва, а сам урок – в сеанс психологической разрядки.
«Глядя на многих преподавателей, меня стал волновать вопрос: что делать, когда видишь, что педагог уже перестал развиваться и не хочет заниматься своим делом? – говорит Кирилл. – Профессиональное выгорание у учителей выражено особенно ярко. Преподаватель – это «резиновая профессия», в которой сложно выстроить границу и остановиться. Можно без конца проверять тетрадки и готовиться к урокам. Я понял, что не допускать такого позволяет супервизия в виде помощи других коллег, даже не обязательно психолога. Нужно проговаривать свои истории: