Другая женщина

Нет, нет! Она больше не хотела тишины библиотечного зала, придуманных кем-то историй и молчаливых людских теней у стеллажей – этих жалких пожилых интеллигентов, основных посетителей библиотек, у которых нет живых собственных событий и радостей и потому они пользуются чужими, вымышленными. В душе Ирины бурлила жизнь, не только будущая, но и настоящая, в которую она так неразумно и так чудесно влипла.

– Нет, в библиотеку не хочу. У меня другие планы, но это пока секрет.

– Надеюсь, ничего непристойного?

– Ох, Аркаша, что ты несешь?! Лучше скажи, ты согласен со мной?

– Нет, совершенно не согласен. Как мы будем жить здесь вдвоем? Ты еще на этом диванчике не спала, потому такая смелая.

– Ты забыл? У меня ведь есть деньги, те, что я у мужа утащила. На них мы постараемся навести здесь порядок, диван купим, еще кое-что. Там достаточно денег. И еще я хотела бы купить себе машину. Б/у.

– Машину? Это такая ты скромница?!

– Мне не нужна машина. Но я боюсь ездить общественным транспортом, а еще больше боюсь ходить по улицам. А вдруг встречу… детей и мужа? Петербург – город маленький.

– Ну на метро-то они точно не катаются. А вот на улице… В общем, я тебя понял, – он встал, подошел к ней, прижал к себе, увидев на ее глазах слезы. – Не расстраивайся, купим, конечно, машину. И я, пожалуй, соглашусь с тобой. Будем существовать скромно, но с достоинством…

Неужели Ирина рассчитывала на рай земной? Нет, конечно. Она вообще ни на что не рассчитывала, она только знала, что счастлива сейчас и будет счастлива впредь. Короткое словечко «влипла» постепенно утратило свой радужный колорит и приобрело мрачноватый оттенок, что, однако, не уничтожило общего ощущения счастья, как тонкая случайная нитка не портит красоты яркого рисунка на праздничной ткани.

Ирина постепенно превращала конуру Аркадия в человеческое жилье. Экономно тратя деньги, она умудрялась стряпать для любимого вкусные завтраки, обеды и ужины и осваивалась с характером человека, ставшего отныне ее жизнью. Ну, в конце концов, не впала же она в счастливый идиотизм! Кому могло понравиться его унылое сидение у стола, когда вялая рука вычерчивает на бумаге не то какие-то эскизы, не то китайские иероглифы? Или молчаливое пребывание у окна и внимательное изучение пространства, в котором не было ничего, кроме соседней блочной пятиэтажки и нескольких хилых кустов, похожих на старые потрепанные веники? Или неожиданное: «Пойду пройдусь», после чего он возвращался через полчаса или через три часа, шатаясь, добредал до дивана и заваливался прямо в пальто, улыбнувшись Ирине перед погружением в сон. Она раздевала его, укладывала, а потом ложилась рядом, гладила по волосам, целовала в грудь и не понимала, что может нравиться женщине в пьяно храпящем мужчине и почему это так нравится ей. Скорее всего, она все-таки была полной дурой. Иначе почему, почему, проходя мимо него, сидящего за столом, она, не обращаясь к нему, не отвлекая от его непонятного дела, просто прикасалась, как бы случайно, к его спине или руке, или приглаживала мимоходом его растрепавшиеся волосы, или, когда он приходил пьяным, любовалась его бессмысленной доброй улыбкой?

Иногда он что-то писал красками, а она подглядывала исподтишка и ждала возможности похвалить, но как-то не за что было зацепиться. Аркадий показал ей некоторые свои прежние работы. Что она в этом понимала? Она не могла, как это делали его братья-художники, хлопнуть его по плечу и воскликнуть: старик, ты гений! У нее не было на это права, не было знаний. Она могла только чувствовать. И она почувствовала. В каждом дереве, в каждом случайно вырванном из пейзажа лесном или садовом «пятачке», в утопающей в тумане реке или небе с тревожными облаками, в каждом дворовом закоулке с деревянными покосившимися сараями или в толпе людей, стремящихся к метро, стоящих на автобусной остановке или глазеющих на праздничный фейерверк, – во всем нарисованном, рукотворном, не имеющем к ней никакого отношения, она видела внутреннюю суть автора, его душу, близняшку с ее душой, их единение. И неважно, какова была эта суть и как описать ее словами, – важно было странное, почти волшебное совпадение искусственного с живым, и, наверно, в этом совпадении заключался талант художника. Вряд ли Ирина могла бы полюбить мужчину только за талант. Она могла полюбить за… За то, что называется ни за что, не определяется конкретно, но существует как нечто – и это «нечто» было в картинах художника Аркадия Сажина, и за это «нечто» Ирина любила его вдвойне.