Другой в литературе и культуре. Том I

Русские авторы, описывавшие свои путешествия и странствия по Северу, далеко не всегда выделяли тот или иной народ в качестве объекта самостоятельного описания: для этого были необходимы особая установка и широта мировидения. Поразителен, например, взгляд Г. И. Успенского. В его очерках «По Шексне: впечатления от двухдневной поездки» (1889), в цикле «Письма с дороги», включающем описание путешествия 1888 года в Сибирь, а затем в цикле «От Оренбурга до Уфы» 1889 года главный предмет внимания автора – положение великорусского мужика, все прочее его волновало мало. Писатель обращает свой взор лишь на те реалии, которые помогают лучше понять движение современной жизни, то есть происходившие в России смену формаций, шествие «г-на Купона» и вызываемые этим глобальные сдвиги в образе жизни земледельческого населения страны[450]. В это же время появились произведения о северных («чудских») народах России. Из художественных текстов выделим «Охотничьи рассказы» Ф. А. Арсеньева (1864, 2-е изд. 1885), из научных – этнографические очерки «Зыряне и зырянский край» К. А. Попова, опубликованные в «Известиях императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии» (1874)[451].

В 1880–1890‐е годы внимание к малым народам становится пристальнее, поскольку ускоряются все социальные процессы. Россия ожидает перемен, меняются парадигмы культуры и общественного сознания в целом, а главное – получает ускорение процесс национального самопознания, задаваемый все той же интеллигенцией и поощряемый со стороны власти. Публикуются произведения о коми А. В. Круглова, причем некоторые книги пишутся специально для детей. Отметим книги Н. А. Александрова, уже известного нам С. В. Максимова (его «Край крещеного света»), этнографические рассказы и очерки П. П. Инфантьева, К. Д. Носилова и др. Складывался особый вид литературы, соединявший этнографию с беллетристикой, нередко «приправляемый» просветительским пафосом. Познавательность здесь преобладала над занимательностью, хотя многие тексты создавались по законам массовой литературы. В литературу шли зыряне, вотяки, карелы, черемисы и др. – вся нечерноземная «инородческая» Россия. По-видимому, в литературе коми вершинным достижением того времени было творчество И. А. Куратова и не менее оригинального поэта, прозаика, философа К. Ф. Жакова (основной корпус его произведений создавался уже в начале ХХ века). Этим писателям удалось представить свой национальный образ и показать русских в зеркале восприятия иного народа.

3

Попытаемся наметить контур зырянского образа мира в русской литературе конца XIX века. Первым автором, который художественно описал зырян с точки зрения русского человека, был, по-видимому, С. В. Максимов. Он показал зырянина хитрецом и торговцем, обиравшим своих недалеких соседей-самоедов. «Поедешь ты в Ижму – увидишь там храмы божьи каменными и во всем благолепии; угощать тебя будут по-купецки; станут тебе сказывать, что в Бога веруют, – не слушай: врут! Тундра у них грехом на совести давно лежит. Смотри не поддавайся же этим зырянам: плут народ!..» – передает автор предостережение своего знакомого из Пустозерска[452]. Письмо Максимова ориентировано на рассказ в сиюминутной ситуации получения и проживания впечатлений. Нарративное время максимально приближено к фабульному, однако автор перемежает его замедляющими повествование, но необходимыми для незнакомого с этим краем читателя ретардациями: объяснительными пассажами, содержащими описания местности и народа, его обычаев, образа жизни, характера и т. д. Автор сохраняет за собой статус лица активного и решающего в событии повествования, причем эта особенность «вояжной» литературы типологична: не сюжет ведет рассказчика, а рассказчик и его дорога двигают сюжет. При этом далеко не всем авторам удавалось выстроить текст с соблюдением равновесия между фактуальностью и фикциональностью. Так, в пределах одной главы об ижемских зырянах Максимов успевает заинтриговать читателя загадкой этих людей, не похожих на ханжей и фарисеев, но таящих что-то про себя и не желающих расставаться с тайной. В то же время он пытается дать их объективный этнографический портрет, в котором нет ничего особо загадочного – народ как народ, по-своему интересный и даже похожий во многом на русских. Так закладывается амбивалентность в изображении коми-зырян: восприятие с внешней стороны не всегда согласуется с внутренним, наблюдатель словно чувствует присутствие какой-то тайны, чего-то не вполне понятного, не до конца объяснимого в жизни или в душе этого народа. Это романтическое ожидание разрешается у Максимова просто – ссылкой на историю народа, о которой его представители не хотят говорить, а также его прозаическим настоящим, которое ижемцы скрывают (они спаивают и обирают жителей тундры – самоедов).