Другой в литературе и культуре. Том I

Образ народа в книге Арсеньева раскрывается постепенно – главным образом через совместные занятия рассказчика и местных жителей охотничьим промыслом. Он комментирует разные средства и способы охоты зырян: так, одним из знаковых для этого народа средств охоты являются «зырянские петли». Он подробно рассказывает об охотничьей избушке, пывзане – она же баня. Рассказчик узнает, как зыряне рыбачат, как охотятся зимой, вводит много слов из их языка. Иная жизнь, иной народ познаются рассказчиком не только через общий интерес – охоту, но и через общие культурные корни. Первая зырянская притча напоминает русские народные сказки о глупом мужике, которого не грех обмануть (даже дятлу). Мужик везде мужик – такой вывод можно сделать. А когда рассказчик указывает на неаккуратность и бестолковость зырян в быту («Вот ведь лесная сторона здесь считается, строевого леса не оберешься, а банишки сделать лень, овинишки сколочены на скорую руку и кое-как теньзят, да и жилые-то избы построены так, что смех в люди сказать. Тунеядливый народец эти зыряне, нерачив больно, аккуратности в жизни никакой нет и окромя того, что бестолков…», с. 214), сходство становится очевидней: образ зырянина очень напоминает образ сказочного Ивана-дурака.

Однако главное, что наполняет смыслом странствия охотников в книге Арсеньева, что возвышает и его душу, и души спутников, – это, конечно, природа. Жизнь народа, обитающего в глухом краю, отрезанном лесами и реками от всего мира, бедна и кажется однообразной – одни «пустыни» кругом. Природа гармонизирует и одухотворяет эту жизнь, придает ей целостность и поэтичность. Здесь Арсеньев выступает достойным учеником Тургенева: природа для него не фон, не «мастерская», а главное действующее лицо. Арсеньев описывает природу и как поэт, и как охотник, не пропускает тончайших подробностей смены пейзажа, изменения окружающего мира во времени. Однако пейзаж и ландшафт интересуют его и сами по себе. Часто он становится настоящим поэтом-лириком, когда описывает, например, отлет птиц осенней ночью:

Но диво-дивное творилось в воздухе. Волны неисчислимых звуков неслись на землю, будто шли над головою невидимые дороги, по которым путешествовали с неимоверной быстротой несметные полки воздушных странников. Говор гусей, свист и звон крыльев несущихся стай уток, заунывное курлыканье журавлей, разнородный писк куликов мешались с пронзительными переливами трубного лебединого голоса.

В невольном изумлении стоял я перед этим дивным явлением птичьего отлета. Никогда не случалось мне быть его свидетелем. Я вперил глаза вверх, но, за темнотою ночи, ничего не мог разглядеть. Между тем звуки раздавались все громче и громче; все плыли и плыли стаи, все гуще становилось их в воздухе, так что чувствовалось веяние звенящих от быстрого полета крыльев, как будто над головою вились и парили духи (с. 244–245).

Ф. А. Арсеньев рисует разные «лица» природного мира, в который он входит органично, словно всегда жил в этих местах[463]. Мира человеческого в книге намного меньше, чем природного. Тем не менее он есть. Вот наступает сентябрь, неприглядна осенняя деревня – русская и зырянская. И пейзаж, рисуемый Арсеньевым, начинает звучать пушкинскими и тургеневскими интонациями: