Другой в литературе и культуре. Том I

Все завяло, засохло, опустилось, охохлилось. Вон едет зырянин на двухколеске с возом ячменных снопов. Лениво, понурив голову, выступает его тощая лошаденка. Лениво шагает за ней и зырянин, принарядившийся по осеннему времени в теплую шапку-ушанку, сшитую из молодых оленят, известных под именем пыжиков, и в зипун из толстого домашнего сукна коричневого цвета и с искрой. За возом бежит клокастая исхудалая собака с опущенным хвостом. А за собакой какой-то вертлявый мальчуган в дырявых сапогах, из‐за голенищей которых трепещутся полосатые клочья зырянских чулков. У повалившегося забора стоит корова что-то не в духе, смотрит пристально на почерневшую ботву картофеля в огороде да пожевывает. Над всем этим пасмурное, сердитое небо с изорвавшимися, точно после драки, облаками, которые несутся скоро-прескоро куда-то без оглядки. Мелкий, ненастный дождик однообразно падает на влажную землю и, брызгая в окно, пускает по стеклам извилистые дорожки. Грустное, невыносимо тяжелое, гнетущее время! Куда ни посмотришь, везде все скучно, неприглядно, неопрятно (с. 194).

Эпитет «зырянский», сопровождающий реалии деревенской жизни, даже лишний – перед нами картина любой российской деревни, но для автора, по-видимому, этот эпитет важен. Не случайно вторую часть книги об охоте в этих местах он назвал «В зырянском крае». «Зыряндия» (у А. Круглова – Зырляндия) – такое производное появляется на страницах книги. Некоторые главы носят зырянские названия: «Ляйкёдж», «Лём-ю», «Щугор» (по-видимому, общефинское). Однако, как отмечалось, и деревенская, и охотничья жизнь изображаются Арсеньевым через призму русской литературной традиции. Словно в ответ на фетовское «Непогода. Осень. Куришь…», автор описывает осенние охотничьи сборы: «Лениво поднялся я с кресел, на которых так покойно и хорошо меня пригрело, и отправился начинять патроны. Все они были перебиты и разрознены…» (с. 196).

В связи с традициями как этнографического, так и литературного описания жизни незнакомого народа в книге Арсеньева есть довольно большой пласт различных легенд и преданий зырян. Многие из них становятся «бродячими» и путешествуют из одного текста о зырянах в другой. Такова, например, легенда о Яг-морте – «лесном человеке», чудовище, нелегкую победу над которым одерживают зырянские богатыри[464]. Ценой победы над «лесом», над стихией становится гибель прекрасной девушки (реализация в инвертированном виде архетипа «красавица и чудовище»). Причем смерть красавицы Райды от рук чудовища можно интерпретировать как жертвоприношение лесу, доказывающее бессилие людей перед ним. Недаром главными факторами, повлиявшими на характер народа, К. Ф. Жаков считал суровый климат и «обширные леса, покрывающие страну»[465]. «Бог леса – вэрса – занял центральное место между богами», именно лесу и охоте «обязан своим развитием» мистицизм зырян[466]. Однако интерес к этой стороне жизни зырян, основанный не на собирании народных преданий и не на их естественно-научном описании, но на доверии к другой жизни и попытке соединиться с этой жизнью и с этими людьми, возникнет на заре ХХ века и будет связан с изменениями в системе научного, прежде всего философского, знания.