Другой Зорге. История Исии Ханако

В каком-то смысле Зорге повезло: он испытывал совершенно искренний интерес к японской культуре, понимал ее и восхищался ею. Ему нравилась эта страна, что помогло ему совместить приятное с полезным: приобрести важные и полезные связи не только в мире токийского бомонда, но и в германском посольстве. Бóльшую часть периода работы «Рамзая» в Токио (с 1933 по 1938 год) немецкую дипломатическую миссию в Японии возглавлял посол Герберт фон Дирксен — искренний и преданный поклонник и блестящий знаток японского традиционного искусства, говоривший, что «по-настоящему утонченное или, иначе говоря, “сдержанное”, классическое искусство Японии приходилось усиленно изучать, совмещая эту страсть с привязанностью к самой стране». Фон Дирксен очень скоро завоевал признание системных востоковедов и был избран президентом германского Общества восточноазиатского искусства, того самого, библиотеку которого, наравне с собранием книг самого фон Дирксена, активно использовал Зорге.

По воспоминаниям Исии Ханако, относящимся как раз к декабрю 1938 года — времени его отпуска, разведчик стал настоящим энтузиастом японского искусства: «Когда у Зорге находилось свободное время, и он был дома, он читал, рассматривал коллекции укиё-э, открывал энциклопедию по истории японской культуры, занимался даже изучением музыки гагаку».

Ксилография укиё-э пользовалась необыкновенной популярностью у иностранцев с середины XIX века — как только они о ней узнали, что и позволило сделать объявление о покупке гравюр и книг по этому жанру изобразительного искусства на английском языке паролем для Мияги Ётоку — это ни у кого не вызвало подозрений. Но вот что касается вкусов Зорге в этой области, то они были, пожалуй, несколько необычны. «Укиё-э в жанре бидзинга у него было мало, и по большей части — гравюры Хиросигэ, однако он являлся обладателем многочисленных старинных японских жанровых гравюр с изображением сцен уличной торговли, и альбомов с историческими иллюстрациями, — свидетельствовала Ханако. — Он подарил мне две-три гравюры в жанре бидзинга работы Утамаро из своей коллекции».

Бидзинга — гравюры с портретами японских красавиц, а Китагава Утамаро — признанный мастер, работавший в этом жанре в XVIII веке. Одно из его произведений было представлено на выставке в Берлине вместе с другими сокровищами японского искусства. А вот другой знаменитый художник — Утагава (Андо) Хиросигэ прославился прежде всего своими пейзажами, в том числе широко известным искусствоведам и японофилам циклом «36 видов горы Фудзи». Портреты его работы бескрайнему кругу любителей укиё-э знакомы меньше. Что же касается сцен уличной торговли, то этот жанр — фудзоку-га вообще не может соперничать в популярности с изображениями красавиц, пейзажей и самурайских баталий. Но Зорге интересовал именно он и, возможно, разведчик таким образом пытался визуализировать Японию прошлых веков, о которой много читал в книгах, которую изучал с въедливостью настоящего ученого, да к тому же немца. То, что он собирал гравюры, руководствуясь не именем художника, а темой, да еще выбрав столь необычную — еще один штрих, в очередной раз подчеркивающий независимый характер коллекционера и глубокое понимание им предмета.

Используя свое столь выгодное хобби, разведчик получал хорошие шансы оказаться не только полезным послу Германии специалистом в области политики, но и приятным собеседником в искусствоведческих размышлениях — от обсуждения нюансов буддийской живописи тысячелетней давности до особенностей древнего японского музыкального жанра — гагаку, которым они оба интересовались. По понятным причинам Дирксен постарался избежать упоминания Зорге в своих воспоминаниях, но, зная общность их интересов, нет никаких сомнений, что «Рамзай» имел отношение и к грандиозной идее, задуманной Дирксеном в Токио, но осуществленной уже после отъезда германского посла из Японии.

«Я смог добиться успеха в области культуры в качестве президента германского Общества восточно-азиатского искусства, — писал дипломат. — Мои беседы с профессором Кюммелем, генеральным директором Берлинского музея, всемирно известным специалистом по японскому искусству, так же, как и с профессором Рейдемейстером, подвигли меня на реализацию давно лелеемого плана организовать выставку действительно первоклассного японского искусства в Берлине.

Я был прекрасно осведомлен о практически непреодолимых трудностях, которые неизбежно влекло за собой столь рискованное предприятие. Японцы, с их смесью гордости, застенчивости и обидчивости, всегда питают подозрения, что их искусство не будет достаточно оценено за границей. Много лет назад у них было несколько обескураживающих опытов в этом отношении в Лондоне или в Америке. И для них отправить свои культурные ценности за границу — больше, чем простой акт культурной пропаганды. Это знак искренней дружбы, обусловленный верой в то, что другие действительно поймут произведения искусства, столь близкие и дорогие их сердцу».