Другой Зорге. История Исии Ханако

Это может показаться странным, но отношения между ними развивались довольно медленно, даже когда она уже жила в доме в Адзабу. Она часто оставалась там одна, изучала обстановку, как мы помним, рассматривала бумаги, лежавшие открыто или даже в ящике стола, но вопросов задавала мало. Он не всегда представлял ее гостям дома, а иногда, как это было в случае с загадочным «учителем японского языка», вообще запрещал ей показываться чужим людям. Первые воспоминания Ханако о совместных походах с Рихардом по ресторанам, барам или кафе, за исключением, разумеется, «Рейнгольда» и «Ломайера», вообще относятся к 1939 году — когда они жили уже практически как семейная пара. Понятно, что это объяснялось ее статусом туземной содержанки, и Зорге мог чувствовать себя неловко, беря японку с собой, но интересно, что со временем они все же начали выходить «в свет» вместе. По воспоминаниям Миякэ, они бывали в модном ресторане «Кораку» в квартале Акасака, и на Цукидзи, в ресторанах «Сансуйро» и «Аляска», в баре «Фледермаус» — прокуренном и закопченном, который Зорге особенно любил. Как правило, компанию им составляли иностранцы, язык которых Ханако не понимала, да и не вслушивалась в разговоры окружавших ее мужчин. Тем более что даже когда в их компании оказывались японцы, они все равно говорили на европейских языках. Такой случай произошел, когда однажды Зорге повел Ханако в якиторию[27], находившуюся на задах района Ниси-Гиндза, на узкой, еще грунтовой, улочке. Это было, как чаще всего и принято в подобных заведениях, очень маленькое помещение, где у входа стоял единственный стол, а в глубине пряталась комнатка площадью около трех-четырех татами. Там сидели двое японских мужчин, и больше никого из посетителей не было, Зорге тут же принялся о чем-то с ними беседовать, а Ханако присела за столик у входа и занялась поглощением вкуснейших мини-шашлычков из курицы, разглядывая развешанные в прихожей и на стенах изображения птиц и иногда бросая взгляд в сторону гостиной. Оба японца хорошо говорили на иностранном языке. Ничего примечательного в них не было: самые обыкновенные, на вид — меньше сорока, и все они весело смеялись, но Ханако запомнила этот случай — чем-то эта встреча показалась ей странной. И как только в ресторан пришли другие посетители, Зорге немедленно распрощался со своими знакомыми, забрал Ханако, и они отправились дальше.

Все эти месяцы Миякэ не прекращала занятий музыкой. Нотный портфель она постоянно таскала с собой, не всегда зная, где будет ночевать — у себя дома или у Рихарда. Однажды она разбирала ноты у него в гостиной, и Зорге подсел к ней, поинтересовался, что именно она изучает сейчас. Ханако ответила, что оперные арии, и он, скептически наклонив голову, заметил, что не считает оперу настоящей музыкой. Сердце Зорге было отдано немецкой камерной музыке[28], и он спросил, изучает ли его девушка японские песни под руководством профессора Юнкера. Рассуждая об этом, Рихард и Ханако вернулись к теме, которую уже как-то раз обсуждали: не хочет ли девушка поехать учиться музыке в Германию. Тогда она сказала ему, что мечтает о такой поездке, но он не ответил ничего внятного. Теперь же, поразмыслив, он согласился:

«— Я смогу. Вы немного поучите японские песни. Еще лучше.

— Я смогу поехать в Германию вместе с вами?

— Нет, я сейчас очень занят. Война длинная, нельзя. Может, немного позже съездим. Вы счастливы?

— Вы один в Японии… Вам не грустно?

— Даже если мне грустно, — все в порядке. Вы, если сможете хорошо заниматься, я грустный, ничего не поделаешь. Бедный Зорге, ничего не поделаешь. Вы занимайтесь, пожалуйста. Я счастлив. Вы одна поедете — будете волноваться? Да, подумаем о хорошем друге. Я всегда вам делаю хорошо. Вы, пожалуйста, не забывайте Зорге. Я счастлив».

Ханако разволновалась. Она не понимала, счастлива или напугана неожиданным согласием Зорге на ее отъезд — пусть и отложенный до неопределенных «лучших времен». Она задумалась о Зорге — дождется ли он ее приезда и о себе — слабое здоровье беспокоило ее довольно часто, и с каждой сменой сезонов она по несколько дней лежала с легкой лихорадкой. И все же… ей очень хотелось поехать. Особенно теперь, когда она почти получила согласие и мечта вот-вот могла обернуться реальностью.