Другой Зорге. История Исии Ханако

Я не унималась, легла рядом с Зорге и продолжила:

— Я не считаю вас дедушкой, не считаю!

Зорге приоткрыл глаза, пристально посмотрел на меня и снова смежил веки:

— Я хочу спать. Спокойной ночи, спокойной ночи. Можно больше и не жить, — спокойно сказал он и вытянул руки вдоль тела.

Растерянная, не в силах произнести ни слова, я сидела, потупившись, перед ним, лежавшим в позе покойника».

В ту же весну в жизни Ханако вновь появился ее старый друг Масуда. На этот раз он путешествовал по Хоккайдо и на обратном пути в Осаку заехал в Токио повидаться с подругой юности. Заранее прислав посылку с ландышами, он появился в доме в Хигаси-Накано и сообщил Ханако и ее матери, что стал чиновником и работает теперь в управлении образования города Осака. Сообщение об изменении в своем статусе Масуда закончил по-японски поэтично: «Я превратился в простого служащего. Драгоценные чувства, подобно старым иголкам, истончаются и уходят по одному, и от этого очень грустно…» Друг Ханако так и не женился, а теперь ждал скорой мобилизации в армию — все чиновники из отдела образования готовились к отправке на китайский фронт, и следующим должен был идти как раз Масуда. Молодой человек был угнетен этим обстоятельством — он с детства ненавидел все, связанное с военщиной, прогуливал даже школьные занятия физкультурой, но теперь у него не было другого выхода. Он считал войну сумасшествием, массовым помешательством, где главная на свете драгоценность — человеческая жизнь отнималась одним выстрелом по приказу людей, как правило, непосредственно на поле боя не находящихся. В этом его размышления сильно напоминали мысли Зорге, когда тот уже попал на фронт и испытал на себе первую боль, кровь, шок ранения. Вот только выводы Зорге и Масуда сделали принципиально разные. Европеец Зорге решил посвятить всю свою жизнь борьбе против войны (вне зависимости от того, правильно он выбрал путь достижения этой цели или нет — это было ему неизвестно), а японец Масуда… «Сигата га най» — говорят в этой стране — ничего не поделаешь, и Масуда, при всем его угнетенном состоянии, был полон решимости стать смелым и преданным солдатом императора.

Неизвестно, передала ли Ханако этот разговор Зорге, но в любом случае он мог послужить замечательным примером мышления японского мобилизованного солдата, не верящего в победу, ненавидящего в войну, но готового воевать до конца и умереть с оружием в руках, раз уж так было приказано. Слушая рассуждения Масуда о том, что война — это мужская работа, что «наука убивания» — самая развитая из всех наук и уже получившая опыт общения с Зорге — пусть и на их своеобразном «птичьем» языке, Ханако незаметно для себя начала возражать старому другу: «Неужели рай на земле, где не будет войн, существует лишь в теории? Неужели человечество, стремящееся к этой теории, продолжит воевать и идти вперед даже несмотря на разрушения? Разве господство над этим миром, его развитие, построение наилучшего мира для человечества — все это зависит не столько от государства и народа, а скорее от каждого конкретного — сильного, превосходящего других, человека? Границы создаются воюющими людьми, а для принципов, идеалов, человеческой любви границ быть не должно».