Другой Зорге. История Исии Ханако

С красотой внешней, красотой лица, у самого Зорге дела обстояли не очень хорошо. Пока раны на лице Рихарда еще не зажили, внимательная к его облику Ханако предложила ему отрастить усы, чтобы скрыть шрамы, на что Зорге немедленно ответил, что ненавидит их. Она давно заметила, что он, хотя и слыл щеголем, волосы обычно расчесывал, используя лишь металлическую расческу, а чаще всего они беспрепятственно кучерявились на затылке. После того как он мыл голову, они на какое-то время ложились ровно, но стоило голове высохнуть, как кудри тут же начинали торчать во все стороны, что, впрочем, Рихарду очень шло. Руки его всегда были ухожены, ногти он стриг сам, придавая им форму. Хотя у него были большие и крепкие кисти, Ханако запомнила, что при письме буквы у него выходили маленькими, ровными и аккуратными. Правда, от руки он писал редко, по большей части обходясь печатной машинкой. Зато, когда читал, часто помечал что-то карандашом на страницах книг. Перо Зорге использовал для того, чтобы расписаться, не более.

Осенью 1938 года, когда он уже почти полностью пришел в себя после аварии, в письме Кате Максимовой он полушутя заметил, что теперь его лицо выглядит, как у «ободранного рыцаря-разбойника». Один из знакомых немецких дипломатов выразился не менее поэтично, сказал, что «шрамы на лице Зорге делали его похожим на японскую театральную маску, придавая его лицу почти демоническое выражение». Но окружающие странным образом скоро перестали обращать на это внимание. В декабре, когда Ханако приходила с ним на занятие к профессору Юнкеру, дочь музыканта Бэлла, указав пальцем на свой профиль, сказала: «Вот такие лоб и нос у Зорге! Крепкие!» — и захихикала, пристально посмотрев на японку. Та поначалу растерялась, не понимая, что она имела в виду, но в конце концов они расхохотались вместе: у Зорге и раньше были высокий лоб и высокий крупный нос, которые, казалось, были высечены из камня. Теперь же, после аварии, стянутые шрамами, они выглядели так, будто журналист специально подчеркивал свою мужественность, выставляя свой медальный профиль напоказ. Рана на лбу наконец-то зажила. И без того глубокая вертикальная морщина, сделавшись еще глубже, чем прежде, прорезала этот лоб до самых бровей, из-за чего выражение лица его стало казаться еще более суровым, что, однако, вполне соответствовало его твердому и решительному характеру. Рот его, напротив, был большим, а губы красивыми, являя собой полную противоположность его лицу, и именно это, по мнению Ханако, свидетельствовало о его бесконечной доброте и сердечности.

«Сделаем лучше»

Вернувшись из отпуска, Зорге снова с головой погрузился в работу. Его ждали читатели в Европе, ждал посол Отт, у которого накопилась куча дел, справиться с которыми без верного Рихарда было трудновато, ждала Москва. Уже в январе в Центр полетело сообщение о крупной провокации японцев, не готовой все же перерасти в полномасштабную войну с Советским Союзом. Весной сообщения из Токио подтвердились: Квантунская армия решилась на полномасштабную разведку боем в районе реки Халхин-Гол в Монголии. А пока там, в пустынных степях шли тяжелейшие бои, Зорге уже предупреждал Москву о нападении Гитлера на Польшу, которое должно будет последовать осенью: «Данциг будет захвачен в сентябре 1939 года. В этом же году Германия отберет у Польши старую немецкую территорию и отбросит Польшу на юго-восток Европы в Румынию и Украину».

Для японки Ханако всё это было малозаметными событиями, происходящими где-то на краю света. Ее заботили совсем другие проблемы: в отношениях с Рихардом, которые продолжались уже более трех лет, намечались признаки кризиса. Однажды, когда Зорге спокойно отдыхал дома на кровати, она решила его спросить:

«— Вы любите детей?

— Да, люблю. Японские дети, китайские дети, дети везде хорошие. Вы, наверное, знаете, когда я иду, дети кричат: “Дядя Зорге!” Да, люблю.

— Почему вы не сделаете детей?

Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, с шумом выдохнул и, кивая головой, смеясь, произнес:

— Вы потом… будете очень сонной. Да. Вы лентяйка.

— Нет, я не хочу лениться. Я хочу знать, почему вы не хотите?

Зорге напрягся, некоторое время смотрел на меня, а потом, склонив голову, спросил:

— Вы хотите маленького Зорге?

— Да.

Зорге с серьезным лицом стал надо мной подшучивать, показывая пальцем то на свой правый, то на левый глаз.

— Если будет ребенок, этот глаз — голубой. Этот — карий. Думаю, это нехорошо. Вы что думаете? Хорошо, когда глаза голубой и карий?

— Вы врете. Я об этом не думаю. Все врете…

— Я не вру. Всегда говорю правду. Если вы родите, будете несчастной. Ребенок будет несчастным. Я не буду радостным. Вы несчастны, я несчастен, правда.

— Почему я буду несчастной? Я вас люблю. Я не думаю, что буду несчастной.

Лежащий на кровати Зорге пристально и грустно посмотрел на меня и закрыл глаза.

— Я дедушка, скоро умру. Жалко, можно и без ребенка. Вы занимаетесь. Потом… можно и без Зорге. Дедушки всегда рано умирают. Правда.