Другой Зорге. История Исии Ханако

В Токио пришла осень, и Ханако снова заболела. Два или три дня она провалялась в постели с высокой температурой, и на этот раз Зорге серьезно обеспокоился. Он отправил девушку к врачу-иностранцу и получил тревожные новости. Врач сказал, что у Миякэ очень слабые легкие. Ей необходимо было, как минимум, приостановить занятия вокалом и перейти на постельный режим. Жить она осталась у Зорге. Он в это время снова был очень занят, и девушка видела его даже не каждую ночь. В одиночестве она ела приготовленную горничной еду, одна пораньше ложилась спать. Однажды, когда он вернулся, как обычно, очень поздно, она проснулась, и между ними состоялся разговор: Зорге, вглядываясь в ее лицо, «сел на кровать и спросил:

— Вы что думаете? Лицо немного грустное. Пожалуйста, говорите. Сделаем хорошо.

— Я всегда одна. Вы всегда заняты. Я грустная.

— Вы любите всегда вместе?

— Да.

Зорге еще пристальнее вгляделся в меня.

— Вот что, Мияко… Мальчик большой. Имеет хорошую работу, занят. Нельзя мужу всегда быть с женой. Вы понимаете?

— Я и вы не поженимся. Я грустная.

— Вам сейчас сколько лет?

— Мне двадцать девять.

— Нет, я думаю, вам нет двадцати девяти. Помните мой сорокалетний день рождения? Вы по-немецки сказали. Двадцать три года.

— В Заведении всегда говорила меньше. По японскому летоисчислению мне было больше. На японский манер мне было двадцать пять.

— Ах, вы врушка. Двадцать девять лет — не очень юная. Что будем делать. Свадьба?

— Да, я и вы, хочу свадьбу.

— Вы Зорге любите? Нет, думаю, не любите.

— Вы правда так думаете? Вы меня не понимаете.

Я нахмурила брови и сердито посмотрела на Зорге. Смеясь, он ответил:

— Я не дурак. Я понимаю, о чем вы думаете. Я ездил в больницу. Вы приезжали, много плакали. Я слышал. Вы меня любите. Возможно, Зорге умрет. Было очень опасно. Кто приходил в больницу? Только вы, вы приходили каждый день. Я всегда думаю, только вы. Других не было. Необязательно. Вы грустная? Сделаем еще лучше. Вы хотите выпить? Да, давайте вместе выпьем, принесите, пожалуйста».

Ханако поднялась с постели и спустилась вниз за виски и двумя бокалами. Зорге налил себе, на японский манер разбавил виски кипяченой водой из стоящего на плите железного чайника и подал один бокал девушке. Она же продолжала прокручивать в памяти только что сказанные слова и думать о том, что Зорге — ее Зорге, находиться рядом с которым было самым большим счастьем для нее, с радостью исполнял любое ее желание, но почему-то совершенно не разделял идею женитьбы, семьи, детей. Он ее совсем не любил? Или это было проявлением эгоизма с его стороны? Ни в то, ни в другое Ханако не могла поверить.

«Существовал ли вообще когда-нибудь человек менее эгоистичный, чем он? — разговаривала она сама с собой, держа в руке бокал с разбавленным водой виски. — Когда поздно ночью он возвращался и я прижималась к его лицу, всему его телу, мое сердце пронзало печальное ощущение его предельной усталости и чувство безопасности, происходящее от долгожданного сброса поистине ужасного накопленного им напряжения. Но сейчас он был человеком, улыбавшимся мне, желавшим заключить меня в свои теплые объятия. Он позволял мне увидеть безграничную любовь ко всему живому в его глазах…

Когда мужчина дома, особенно наедине с женщиной, которой он доверяет, он успокаивается и показывает свое истинное лицо. Даже если он ничего не говорит, разве каждая глубокая морщинка на его лице не рассказывает красноречиво о его воле и способности претворять в жизнь задуманное? Сейчас выражение лица человека, сидящего передо мной, было умиротворенным и настолько глубоким, что он действительно походил на именитого профессора по социальной психологии. Одинокий мужчина, всю свою жизнь, всю свою энергию посвящающий работе. Каким же он был на самом деле? Каким бы человеком он ни был, вдобавок к восхищению его исключительным умом, сердечной искренностью, красивой душой, мне необходимо уважать его работу и доверять ему. Каким бы человеком он ни был, он не мог просить счастья от обычной женщины, как это сделал бы обычный любящий мужчина.

Уважение и любовь по отношению к нему побеждали мою печаль, беспокойство о будущем, и вели к какому-то сильному, глубокому пониманию собственного, настоящего счастья».

И вдруг Зорге, как будто подслушав ее мысли, сказал ей: «Мияко, вы эгоистка. Люди эгоисты, нельзя. Я не эгоист. Правда».