Читаем Дружба по расчету. Культура и искусство в советско-финских отношениях, 1944–1960 полностью

Лааманен в своих воспоминаниях упоминает, что, будучи виолончелистом оркестра города Оулу, которым руководил Песонен, получил стипендию, которая позволила ему начать обучение продолжительностью в один учебный год в Москве под руководством Мстислава Ростроповича. Других подробностей он не сообщает. Русский язык Лааманен не знал, но ему, конечно, пришлось его учить. Музыкант предложил «старой строгой матушке», дававшей ему уроки русского языка, поучиться еще чему-нибудь, кроме грамматики. В ответ он услышал: «Сталин приказал учить грамматику». Лааманен имел опыт учебы в Польше и в результате сравнения пришел к выводу, что Советский Союз представлял собой бюрократическое и строгое государство. Зато ему очень понравились люди, и он подружился со многими советскими музыкантами[522].

По мнению Лааманена, преподавание в СССР было качественнее финского, в учебном процессе умело использовались группы, а студенты посещали общие занятия. Соседями Лааманена по комнате были студент из Албании и русский студент Алексей Масленников (1929–2016) – ярый сталинист. Однажды финский музыкант взял с собой на прием в посольство Финляндии двух товарищей по учебе, которые после этого из Москвы быстро исчезли: один отправился преподавать в Казахстан, второй – играть в какой-то сибирский оркестр, оба – не окончив учебу[523]. Время «оттепели» еще не наступило, и за связь с иностранцем почти всегда следовало наказание. Лааманен позже вспоминал, что атмосфера в городе была давящей.

Мне не удалось обнаружить информацию о других учившихся в СССР до 1957 года финских артистах, кроме Лааманена. Сам он считал себя первым финном в Московской консерватории. Единственным исключением, по-видимому, стал живописец Рейдар Сярестёниеми (1925–1981). В 1956 году Сярестёниеми поступил в Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина – ведущее высшее художественное учебное заведение в СССР. Межгосударственных договоров, однако, не существовало, и в случае с Сярестёниеми можно с уверенностью утверждать, что обучение стало возможным благодаря стипендии Коммунистической партии Финляндии. В стипендии КПФ существенным были не столько деньги, сколько разрешение пересечь границу и учиться в СССР. Сярестёниеми, как и Лааманен, симпатизировал коммунизму. Он посещал курсы «Училища Сирола» в течение девяти месяцев в 1954–1955 годах. Сохранилось его заявление в КПФ о предоставлении возможности учиться в СССР[524]. Как и у Лааманена, семья Сярестёниеми придерживалась коммунистических убеждений, что, скорее всего, повлияло на его желание поехать учиться в СССР. Так он попал в одно из лучших высших учебных заведений в Советском Союзе и пробыл в Ленинграде в общей сложности три года, при том, что те из иностранцев, кто учился в СССР в 1950–1960‐е годы, проводили в стране лишь один семестр или учебный год. В документах Министерства культуры СССР есть упоминание, что на 1957 год двум молодым финским художникам предоставляются учебные места и стипендии в размере 900 рублей в месяц каждому[525].

Сярестёниеми остался доволен обучением, но вышел из рядов КПФ после возвращения в Финляндию в 1959 году[526]. Он не отказался от идей социализма, но был разочарован как конкретными коммунистами, так и советской системой в целом. В полученной им в Институте им. Репина характеристике Сярестёниеми назван «позитивным формалистом», что означало несоответствие его искусства государственной идеологии. Еще во времена Сталина клеймо формалиста предполагало немедленное исключение из института и окончание учебы. Вообще русское искусство оказало на Сярестёниеми сильное влияние, особенно дореволюционное. К современному советскому искусству он относился критически и называл его «по-социалистически серым»[527]. В телевизионном документальном фильме 1972 года он описал занятие искусством в СССР как сферу, коррумпированную политиками. По словам Сярестёниеми, результат был «коричневый как говно», и преобладал в нем «банальный драматизм»[528].

Перейти на страницу:

Похожие книги

1937. Трагедия Красной Армии
1937. Трагедия Красной Армии

После «разоблачения культа личности» одной из главных причин катастрофы 1941 года принято считать массовые репрессии против командного состава РККА, «обескровившие Красную Армию накануне войны». Однако в последние годы этот тезис все чаще подвергается сомнению – по мнению историков-сталинистов, «очищение» от врагов народа и заговорщиков пошло стране только на пользу: без этой жестокой, но необходимой меры у Красной Армии якобы не было шансов одолеть прежде непобедимый Вермахт.Есть ли в этих суждениях хотя бы доля истины? Что именно произошло с РККА в 1937–1938 гг.? Что спровоцировало вакханалию арестов и расстрелов? Подтверждается ли гипотеза о «военном заговоре»? Каковы были подлинные масштабы репрессий? И главное – насколько велик ущерб, нанесенный ими боеспособности Красной Армии накануне войны?В данной книге есть ответы на все эти вопросы. Этот фундаментальный труд ввел в научный оборот огромный массив рассекреченных документов из военных и чекистских архивов и впервые дал всесторонний исчерпывающий анализ сталинской «чистки» РККА. Это – первая в мире энциклопедия, посвященная трагедии Красной Армии в 1937–1938 гг. Особой заслугой автора стала публикация «Мартиролога», содержащего сведения о более чем 2000 репрессированных командирах – от маршала до лейтенанта.

Олег Федотович Сувениров , Олег Ф. Сувениров

Документальная литература / Военная история / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное