Друзья

— Что верно, то верно, — нерешительно начал он. — Много чего брешут. А уж женщин хлебом не корми, дай только языки почесать. Но я лично так считаю и могу сказать каждому: если партия доверяет товарищу Зале, как же я-то могу не доверять? Ведь в Москву не пошлют учиться кого попало. Я думаю, такого человека сначала прощупают со всех сторон, чтобы прознать его внутреннюю сущность. Но вы же знаете, товарищ инженер, что за люди эти женщины! Любым глупостям верят, потому как своим умом не сильны. Уж коли берут на веру всякую хиромантию, гадание на картах и прочую чепуху, так чего от них ожидать? А мне, товарищ инженер, вполне достаточно было бы знать, что ваши руки не обагрены кровью невинных людей.

Миклош грустно взглянул на него.

— Товарищ Хорват, спите спокойно. Мои руки чисты. В девятнадцатом мой отец был красноармейцем, после падения Советской республики почти не вылезал из тюрем, а в сорок втором жандармы забрали его прямо с этой фабрики, и вскоре он погиб. Мою мать в пятьдесят шестом контрреволюционеры выгнали из Бодайка, а дом сожгли. Она добралась до Будапешта и умерла в больнице. Вы спросите, зачем я это рассказываю? Да чтобы вы поняли: чисто по-человечески у меня были все причины для мести. Но меня не для того выбрали партийным секретарем, чтобы я ходил по домам, искал виноватых и привлекал их к ответственности. У нас в ту пору были другие задачи: раздел земли, защита наших завоеваний.

— А когда выселяли швабов, — вмешался Земак, — список составляли вы?

Миклош задумался.

— К нам в руки попал весь архив местного фольксбунда. Конечно, в поселке поднялся большой переполох, ведь в этих бумагах значились фамилии осведомителей, тайных агентов фольксбунда, тех, кто писал доносы на антифашистов. По большей части эти люди даже перед близкими не раскрывали свое истинное лицо. Поэтому, когда их арестовали, жены и матери начали возмущаться: мол, личная месть, коммунистические беззакония. Ну, а поскольку я был партийным секретарем, вся их ненависть обрушилась на меня. А спустя некоторое время началась экспроприация швабов. К сожалению, многие и до сих пор считают, что это были самовольные действия коммунистов. Но ведь мы действовали в соответствии с решением Потсдамской конференции, по приказу Национального фронта. Конечно, в списки попадали и невиновные, но эти списки составлял не я один, а весь комитет. Просто кое-кому выгодно свалить всю вину на меня. Вот отсюда и сплетни, и наговоры…

10

Имре Давид счел предложения Миклоша просто великолепными и всей душой радовался, что взял своего друга на фабрику. Особенно ему понравилось, что своими соображениями тот прежде всего поделился с Андрашем Хорватом и Белой Земаком.

— Я вижу, — сказал он, улыбаясь, — что ты всерьез проводишь демократическую линию на фабрике.

— В одиночку мне ничего не сделать, — отозвался Миклош. — Это такая битва, которую можно выиграть только вместе с союзниками. Сопротивление будет очень сильным.

— Выиграем, Миклош. Я с тобой.

Юлия принесла черный кофе. Спросила Миклоша, не нужно ли ему молока к кофе.

— Спасибо, — ответил тот. — Кофе с молоком я пью только по утрам.

Секретарша бесшумно вышла. Имре проводил ее долгим взглядом.

— Перемещается, как дух бесплотный, — заметил он. — И все всегда знает, предугадывает мои мысли. Замечательная женщина.

— И красивая, — добавил Миклош.

— А ты узнал ее? — с любопытством глянул Имре на Миклоша.

— Юлию?

— Ну да.

— Разве я был с ней знаком?

— Конечно, черт тебя дери! И кто бы мог подумать, что из замухрышки с косичкой получится такое дивное создание. Вся была в веснушках, волосы песочного цвета.

— Ты о ком? — спросил Зала, поставив чашку на стол.

— Естественно, о Юлии. Ты в самом деле ее не помнишь?

— Нет. Хоть убей, не помню.

Имре закурил сигарету.

— Ну, вспомни, как мы не пошли на военную подготовку и нас искали жандармы. А мы прятались в подвале и третий день ничего не ели. Было двадцатое октября. Солнце сияет, на небе ни облачка. На склоне холма, прямо напротив, собирают виноград. И тут появляется маленькая девочка. Идет в нашу сторону и поет песенку о кукушке. Заходит к нам в подвал. А в сумке у нее полным-полно продуктов.

— Так это и была Юлия? — изумляется Миклош.

— Ну да.

Миклош как наяву увидел перед собой веснушчатую плюгавую девчонку, которая, моргая от солнечного света, сказала: «Папа велел передать, что придет ночью. Дождитесь его».

— Невероятно, — промолвил Миклош. — Прямо сказочное превращение. Сколько ж ей лет сейчас?

— Легко сосчитать. В сорок четвертом было семь, значит, сейчас тридцать два.

— Наверно, уже замужем?

— Нет. Был у нее жених. Военный летчик, капитан. Десять лет назад разбился. Бедняжка и поныне носит траур. А не так давно и отца потеряла. Теперь живет вдвоем с матерью. По образованию она учительница, преподавала одно время в городской гимназии. А потом поставила на экзамене двойку сыну какого-то туза, и ее оттуда выжили. У нее сразу пропала охота к учительству. Вот с тех пор и работает на фабрике.

— Но наверняка у нее кто-то есть, — вслух подумал Миклош. — Не верится, чтобы такая прекрасная женщина жила одна.