Дубовый листок

Как ни трудно, а за день мы прошли положенные двадцать семь верст и заночевали на Петровском посту. Казарм там было мало, и большая часть людей разместилась в сараях и конюшнях. Хорошо еще — на посту были дрова, и вскоре на кострах забурлил кипяток. Все отогрелись, повеселели и даже запели.

Снег валил всю ночь и продолжал валить утром. Мы еле откопались. В пути одолевала метель. Два солдата моего взвода, обессилев, упали. Ничем не могли их принудить встать. Пришлось отнести и положить в сани с провиантом. Там они навсегда и заснули.

Часа в три пополудни метель унялась, зато приударил мороз. Промокшие от снега шинели сделались панцирями.

Замерзли, братцы? — спросил полковник Хлюпин, обгоняя наш батальон.

— Потерпим! На ночлеге обогреемся! — дружно отвечали солдаты.

Кое-как добрались до Андреевского поста. Мечты о теплом ночлеге разлетелись прахом: на посту не оказалось ни сараев, ни дров. Ротный побежал к командиру и вернулся совсем расстроенный. Он предложил было ночной марш, лишь бы промокшие, продрогшие и голодные солдаты не ночевали под открытым небом.

— Да вы что, батюшка? — изумился полковник Хлюпин. — Неужели я враг своим солдатам? Здесь они хоть у стенки, под ветром расположатся, а идти ночью по заметенной дороге — поголовная смерть!

С севера надвигалась снежная пелена. Полковник Хлюпин ходил по биваку, подбадривал солдат. Нос у него был синий, усы обледенели, голос сипел.

— Так ли бывает еще, братцы, — говорил он. — Помните, в прошлом году шлепали до Абина по пояс в ледяной воде… То, наверное, было похуже…

— Сознаем, ваше высокоблагородие…

У солдат тоже были синие и фиолетовые лица.

Проходя по биваку, я набрел на кучку тенгинцев, воздвигавших из снега вал. Снег был мягкий, мокрый и хорошо прилипал. Мне понравилась эта затея, и я спросил, кто их надоумил.

— Архип Осипов. Он у нас на всякие выдумки горазд.

Архип Осипов! Я помнил его еще по Туапсе, где он спасал утопавших. Наверное он получил тогда медаль. Я подошел и спросил его об этом.

— Никак нет. Дали мне рубль сорок копеек серебром. А на что она, медаль? Не для медали старался я, а живые души спасал.

Мы поговорили с ним. Он рассказал, что в молодости был в бегах, и его провели сквозь шпицрутены. На родине у него, в Липовецком повете, еще есть мать, крепостная помещика графа Стратонского. А сейчас Архип отправляется в числе тридцати на подкрепление гарнизона Михайловского укрепления на Вулане.

— Замерз ты в пути, — сказал я, глядя на его посиневшее лицо.

— Замерз было, да отогрелся… — и Архип загадочно улыбнулся.

Какой-то умиротворяющей тишиной веяло от этого солдата.

— Чем же ты отогрелся?

— Думкой, ваше благородие… Вспомнил, как нас сейчас в фортах ожидают, так и кровь в жилах быстрей потекла…

Я посоветовал и своим солдатам перенять пример у товарищей— построить, пока совсем не стемнело, снежную стену и твердо решил ночевать с ними. Но утром я проснулся в казарме. Вскочил, как ужаленный. Товарищи засмеялись:

— Ты и не слышал, как солдаты тебя принесли. Командир начал проверять офицеров, хвать — Наленча нет. Туда-сюда, ищут, а твой Иван прямо к ротному: «Их благородие ни в какую не хотят спать в казарме. На снег легли и там дремлют!» Вот и было приказано тебя доставить.

Казарма была битком набита обмороженными. Стягивали с них сапоги, растирали ноги и руки. У меня и еще кой у кого нашлась водка, и мы пустили ее на растирание. У нескольких человек заболела грудь.

Голодные и холодные, мы покинули Андреевский пост. Надо было до сумерек достигнуть Темрюка. Снег опять валил что есть мочи.

Только в Темрюке мы отогрелись и высушились. Обоз и часть отряда где-то застряли, и Хлюпин приказал их дождаться. Обоз притащился ночью; на подводах друг на дружке лежали обмороженные и обессилевшие солдаты. Фельдшера сбились с ног. Сорок человек мы оставили в Темрюке на время, а пятьдесят два навеки.

Только на седьмые сутки достигли Бугаза. Началась амбаркация тех, кто отправлялся на усиление гарнизонов, а мы с порожними санями пошли обратно. Метель, слава богу, затихла. Не успели вернуться в Ивановскую — новый приказ: на Абин! Опять переправлялись через Аушедз и Тлахофиж. Воды там было по пояс, а где и по грудь. А на Кунипсе нас ожидал ад: со страшной силой, ударяясь друг о друга, по реке мчались огромные дубовые колоды с заостренными концами. Это приготовили нам шапсуги.

Начальство стояло в замешательстве.

Выбежал какой-то фейерверкер[94].

— Кто за мной! Давайте, братцы, поймаем рыбешку, да оседлаем во славу отечества!

Он бросился в Кунипс, стараясь схватить колоду. За ним прыгнул другой, третий. Тянули колоды к берегу

и связывали. Кто-то заметил вблизи черкесские плетни — мигом сорвали, настелили на импровизированный мост, и люди перешли Кунипс! Лошади переправлялись вплавь, а зарядные ящики волокли по дну. Шапсуги дали огонь, но было поздно. То-то они разозлились! «Вот если бы всегда можно было превращать злобу врага в добро, как получилось с черкесскими колодами!» — думал я.