Дубовый листок

Из-за этой возни только в густые сумерки мы приблизились к Абинскому укреплению и разбудили зловещую тишину барабанным боем и песней. Радость гарнизона была неописуемой. Те, кому по долгу службы пришлось зайти в укрепление, переходили из объятий в объятия. Истосковавшиеся солдаты не знали где нас посадить и как обогреть. Я был в числе таких гостей.

Аблов раскрыл было объятья, но я ему сообщил, что мне поручено его арестовать и вывести из укрепления.

Никто из свидетелей его ареста ни вздохом, ни жестом, ни взглядом не выразил сожаления. Даже девка Ефимия отвела взгляд от возлюбленного. Офицеры Бжозовский и Карпович прямо-таки засияли, когда я сообщил, что Аб-лова будут судить в Ставрополе за преступное поведение.

Абинское укрепление было в самом плачевном состоянии: валы развалились, во рву стояла вода, в казармах все цвело от сырости. Опять иссякли дрова, а в лазарете на койках лежали по два цынготных. Наш отряд починил валы, заготовил топливо, оставил роту для усиления гарнизона и вернулся на Кубань.

На привале под Кунипсом наша рота стояла на карауле. Перед цепью вдруг замаячил белой тряпкой шапсуг. Мы помахали ему.

Он бросился к нам опрометью, крича:

— Свой, братцы, я свой! — и чуть не сшиб с ног часового.

Велика была моя радость, когда я узнал в беглеце Станислава Подляса. Он был страшно худ и измучен, в рваной черкеске, надетой на голое тело. Пока мы вели его к командиру. Подляс рассказал, что, убежав от абловских издевательств, он не нашел радостей и у шапсугов, и все поджидал, когда придет наш отряд, чтобы вернуться к своим.

— Знаю, что должен быть наказан за бегство. Наказание охотно приму, только бы не угодить опять к Аблову.

— К Аблову ты наверняка не угодишь, — утешил я его. — Но, вероятно, до Ольгинского тет-де-пона тебе будет с ним по пути. Мы провожаем его на суд.

— Тогда все нипочем!

Из Ольгинской Подляса отправили в екатеринодарский карантин. Потом он должен был предстать перед военным судом. Опять я бросился к Воробьеву.

Он посоветовал написать ротному подробный рапорт и не забыть упомянуть про унтера, который видел раны Подляса.

Я написал рапорт, прибыл в Ивановку, но когда выходил от ротного, почувствовал страшный озноб и головную боль. Ночь провел из рук вон плохо, а утром приказали срочно выступить в Ольгинскую, которой грозила опасность. До Ольгинской я добрался, но оттуда попал в госпиталь.

Впоследствии я узнал, что только сто двадцать «железных тенгинцев» отправились выручать тет-де-пон. Все остальные свалились одновременно со мной. Эти сто двадцать, за отсутствием здоровых офицеров, отправились на выручку под командой старого унтера. Полковник Хлюпин просил начальство дать тенгинцам отдых, но получил ответ: «По теперешним обстоятельствам нельзя».

Многие товарищи после этого страшного похода умерли или превратились в инвалидов. Я висел между жизнью и смертью, и жизнь опять победила. Когда желтый, как лимон, я явился к командиру, он поздравил меня с переводом в резерв. В каждой роте у нас осталось по тридцать-сорок солдат, а в госпитале лежало больше восьмисот. Вот во что превратился славный Тенгинский полк за зиму 1840 года.

Но мы не напрасно потратили силы в Абине: в два часа ночи, в конце марта, на укрепление набросилось двенадцать тысяч шапсугов, и гарнизон выдержал штурм. Он имел благодаря нам провиант, дополнительные силы, исправные валы и… люди были избавлены от майора Аблова. Когда порок наказывают публично, возрастает вера в справедливость, а это сознание — великая сила!

Пока я болел, все наши укрепления на берегу Черного моря, кроме Геленджикского, были сметены горцами. Из гарнизонов остались в живых лишь отдельные люди. В нашем полку много рассказывали о гибели Михайловского укрепления на Вулане, в гарнизоне которого были наши тенгинцы. Когда почти весь гарнизон был перебит и надежды на помощь не оставалось, рядовой Архип Осипов взорвал пороховой погреб, чем причинил страшный урон неприятелю. Об его героической смерти доложили императору. Было высочайше повелено ежедневно при проверке роты, где числился Архип Осипов, вызывать его первым по списку, а фланговому отвечать «Погиб во славу русского оружия двадцать восьмого февраля 1841 года». И так как Архип Осипов начал вечно числиться налицо, ему выделялось все солдатское довольствие. Рота отдавала его самому бедному солдату. Где-то на Украине разыскали и старушку мать Архипа и дали ей хорошую пенсию за сына, который послужил ей только своей смертью!

Отправиться в резерв я не успел. Меня скрючил такой ревматизм, что я утратил способность самостоятельно двигаться и снова угодил в госпиталь.

Лекарь сказал:

— Вот что, батенька мой… Сейчас я вас немного подправлю, чтобы вы могли хоть кой-как передвигаться, а потом немедленно в Пятигорск! Если серные ванны не помогут, останетесь таким на всю жизнь.

Глава 64

В Пятигорске я попал к старому знакомому — доктору Майеру.