Дубовый листок

Поговорив о том о сем, Вера Алексеевна ушла, оставив у меня Вигу. Нужно было подыскать квартиру. Пока Вига рассказывала свои новости, а их накопилось за два года порядком, Вера Алексеевна вернулась и сообщила, что квартира найдена и совсем рядом — через два дома.

— Теперь мы вам не позволим быть бирюком, — заключила она.

С того дня жизнь моя круто изменилась. Утром я просыпался потому, что в окно ко мне влетала ветка или цветок, а следом на подоконник вспрыгивала Вига. Удивительная у нее была кошачья привычка — презирать дверь.

— С добрым утром! — кричала она. — Вставай, дядя Михал, тетя Вера ждет завтракать. А какие она приготовила оладьи!

После завтрака мы втроем отправлялись гулять, а затем Вига меня провожала в ванны и терпеливо ожидала где-нибудь на скамеечке. Из ванн мы возвращались медленно, и я ложился отдыхать до обеда, причем ни под каким видом не позволялось даже привставать. На обед я отправлялся опять-таки в сопровождении Виги. Потом мы все вместе читали.

Позже подъехал Владимир Александрович. Он привез не совсем веселую для меня новость: получен приказ о его переводе в Чечню. Так как Вера Алексеевна ни за что не соглашалась жить далеко от него, было решено проститься со Ставрополем и переехать в Тифлис. Значит, я должен был лишиться и тех немногих радостей, что доставляла мне семья Воробьевых, и свиданий с Вигой, но надо ли было привыкать к разлукам? Я решил, как всегда, не думать и жить только сегодняшним днем.

В остальном все было по-прежнему. Владимир Александрович включился в наш порядок.

Как-то выйдя из серных ванн, я не нашел Вигу. Присел, полагая, что она скоро появится. Обернулся — сидит она неподалеку на скамейке, болтает ногами и машет дубовой веточкой, а рядом, спиной ко мне, какой-то тенгинец.

Должно быть, Вига почувствовала, что я смотрю, подняла голову и усиленно замахала веткой.

— Дядя Михал! Иди сюда!

Я взял палку, пошел к ней. Тенгинец обернулся и смотрит. Лицо его как будто знакомо, но разве упомнишь всех тенгинцев? Подошел, рекомендуюсь. Он привстает:

— Не помните? Несколько лет назад мы чуть-чуть познакомились… Лермонтов.

Лермонтов! Его-то я никогда не мог забыть, время с ним коротал в Пятигорске куда как хорошо… Вот если бы он еще и фуражку снял, я бы сразу вспомнил… а то одни глаза.

— Четыре года назад вы догоняли отряд Вельяминова. В Ольгинском тет-де-поне подорожную отмечали с моей помощью. Но тогда вы были корнетом и ехали в партикулярном пиджаке.

— Верно. Перед этим меня обобрали в Тамани контрабандисты.

Так. значит, теперь вы тенгинец…

— Что поделаешь! — он пожимает плечами, садится — Все мы под одним гос… подом ходим. По его воле и попал из кавалерии в пехоту. А вы, гляжу, уже прапор Тогда, кажется, были унтером. Очень хорошо вас запомнил.

— Не уже прапор, а только еще, господин Лермонтов. За десять лет не грешно было бы хоть до поручика дорасти. Но ведь ссыльный и поляк…

Лермонтов молча смотрит мне в глаза. И я смотрю. Как будто изучаем друг друга.

— От чего лечитесь? — наконец спрашивает он.

— В прошлом году четыре конца по снегам и талой воде сделал. Простудил кости. Но, слава богу, доктор и ванны помогают. Уже разрешили небольшие прогулки по окрестностям, конечно, с палочкой…

— Оттого вас нигде и не видно?

— Ну конечно. И светское общество от этого не тускнеет. А вы от чего лечитесь?

— От сплина!

— Это тоже серьезная болезнь, — согласился я.

— Что такое сплин? — спрашивает Вига, легонько ударяя меня по плечу веточкой.

Лермонтов смеется:

— Сплин — это черная кошка с длинными когтями. Она забирается в сердце и разрывает его.

Вига укоризненно качает головой:

— И вовсе нет! Это вы сейчас придумали. Я никогда не видела таких кошек!

— Вот хорошо, — говорит Лермонтов. — Значит, ты счастливая. — Он гладит ее по голове и обращается ко мне: — Это ваша племянница?

— Не по крови, а по судьбе.

— То есть как?

— Оба живем на чужбине.

— Дядя Михал меня из огня вынес, — вдруг доложила Вига.

— Вот как? А своей семьи у вас нет?

— Что вы! Матка моя — белая палатка, — как поют наши солдаты, — и дом, крытый кубанским небом. Зачем такому заводить семью?!

Я взял Вигину веточку и оторвал листок.

— Вот — что он, то и я. Оторвешь от родной ветки, он и засохнет.

Порыв ветра вырвал у меня дубовый листок и понес по бульвару. Мы задумчиво смотрели ему вслед. Листок покружился в воздухе, и вдруг его прибило к стволу чинары.

— Вот так и нашего брата, поляка, носит… Да и русских. Я их за то и полюбил, что и у них и у нас одни и те же страдания.

— Недавно я слышал то же от одного из ваших соплеменников в Санкт-Петербурге. Вы Ксаверия Браницкого, случайно, не знаете?

— Графа? Нет. А ему что, чем не угодила Российская империя? Я не признаю польских графов, которые не на Кавказе или в Сибири. У нас в Тенгинском граф Плятер, князь Сангушко сколько лет были рядовыми!

— А вы граф?

— Нет, я знатнее князей и графов — Polonus nobilis omnibus par[135]

— Дядя Михал, — Вига вскочила. — Я совсем забыла. Тебе нужно сейчас лежать…