Дубовый листок

— Напишите, отец Василий, рапорт.

— Вам? Или на высочайшее имя?

— Ну зачем же? В духовную консисторию.

— А может, вам лучше? Вернее будет…

— Нет, в консисторию. Мертвецы нас не интересуют. Они поднялись и пошли в Пятигорск — переодетый жандарм и жирный священник.

Я выскочил из-под дерева и плюнул им вслед. Священник оглянулся. Я плюнул еще раз и дерзко посмотрел на него. Священник догнал ушедшего вперед жандарма и что-то сказал ему. Тот обернулся. Я плюнул в третий раз… Жандарм сделал несколько шагов в мою сторону, но в этот момент выскочила Вига, схватила меня. Жандарм махнул рукой и пошел дальше…

На другой день Вига провожала меня горьким плачем.

Глава 66

Генерал Раевский не угодил кому-то из высших начальников, и теперь к нам в командиры назначили Анрепа. Анреп задумал нанести решительный удар убыхам. Нынче они особенно расходились на побережье. Для этого Анрепу, конечно, понадобились тенгинцы. Все привыкли считать нас несокрушимыми, а на самом деле, что осталось от полка после весенних походов? По углам говорили, что Анреп чуть не поссорился из-за своего плана с Граббе, и дело якобы дошло до Санкт-Петербурга. Пока я лечился в Пятигорске, вопрос в верхах был решен, и на зимних квартирах приготовились в поход.

Я прибыл в Тамань, как барин, — к самой амбаркации. Эскадра вышла в море, держа курс на мыс Адлер, где четыре года назад погиб Александр Бестужев. Мы высадились примерно в такую же пору, что он. Но тогда лес доходил до моря, а теперь на обнаженном берегу стояли два блокгауза. Несколько дальше возвышалось сооружение пятиугольного бастионного начертания — «укрепление Святого духа». Надо прямо сказать, этот дух не был похож на святого! Он был переполнен запахом гниющих болот, кишел миазмами. Какое могло быть здесь укрепление духа, если даже на дальнем рейде матросы заболевали лихорадкой и горячкой!

Конечно, на этом мысе я особенно вспоминал Бестужева. Заходя в укрепление, думал, может быть, именно здесь он был убит. Ненавидел Альбрандта, который, горя желанием показать удаль, увел цепь в лес без резерва. Именно поэтому Бестужев попал в руки убыхов.

Бессильная ненависть к тем, кто уничтожал все благородное, продолжала меня потрясать. В такие минуты я уходил на Мзымту-реку, которая протекает мимо Святого духа. Мзымта — значит, бешеная. Я садился на берег, и мы с ней вдвоем бесились. Мзымта день и ночь грохотала. Около нее можно было извергать какие хочешь проклятия! И я упивался созерцанием катастроф, которые эта река учиняла… Она терзала свои берега так, что с грохотом рушились скалы…

Горы накалялись за день, как печи, а за ночь не успевали остыть. Дышать было нечем. Горячий воздух сушил ноздри и горло, язык и все внутренности. А снаружи мы были словно в горячих компрессах. Сколько влаги в человеческом теле! Я никогда так не потел, как на этом про-

клятом мысе: не успеешь выпить кружку, она уже льется по вискам и по лбу, выпьешь другую — мчит водопадом по спине!

Сладковатый запах гниющих растений вызывал тошноту. Я не мог из-за этого дышать носом и ходил, как дурак с разинутым ртом. И даже думать я вскоре стал неспособен. Жара высушила мои мозги!

Уже двое суток подряд не смолкала канонада со стороны Навагинского укрепления[136].

Туда мы должны были отправиться для выручки гарнизона, окруженного убыхами. Но мы продолжали дышать Святым духом! Ротный сказал, что ждем кораблей. Начальство боится отправлять отряд берегом, потому что лихорадка — лихой фуражир — косит и косит солдат.

Наконец началась амбаркация. Корабль «Могучий» расправил паруса и понес в Навагинское укрепление первую партию в сто пятьдесят штыков. Свежий морской воздух всех оживил. Стояли на палубе и смотрели на берег, ожидая, когда покажется Навагинское укрепление.

Наконец оно показалось, и все зашумели.

— В целости! Молодцы навагинцы! Держатся!

С нами ехал Данзас[137]. Я его часто встречал в палатке у декабристов. Лихорадка его, кажется, боялась: он лишь слегка побледнел, по-прежнему скептически улыбался и немного позировал. Должно быть, знал, что он очень хорош собой. Офицеры окружили его и кто-то спросил, видел ли Данзас Хаджи-Берзека. Хаджи-Берзек — убыхский вождь. Ему восемьдесят лет; из его девяти сыновей пять погибло в стычках с нами.

— Не видел, но знаю, что он порядочный хвастун, — отвечал Данзас. — Поклялся, что обреет бороду и наденет женское платье, если не разнесет наши форты в пух и прах. Хотел бы я нарядить его в женское платье и провезти на ишаке по аулам.

Офицеры смеялись. Глядя на них, и мне становилось веселей.

Мы высаживаемся на берег с песней и барабанным боем. Из распахнувшихся ворот укрепления выходит иеромонах, высоко вздымая навстречу нам крест… Каждый раз, приходя в укрепление, где нас ждут осажденные, из-

мученные тоской и страданиями, я стискиваю зубы, чтобы не разрыдаться. Никого я не знаю в Навагинском гарнизоне, я здесь впервые, но каждый за его валами мне родной. Жить в укреплении — это та же неволя!