Дубовый листок

погрозил мне пальцем. — Э-э, нет, брат! Никогда ни единой копейкой не пользовался Засс! Еще свои докладывал. Помнишь Атарщикова? Вот из-за него и ушли!

Атарщикова я помнил прекрасно. Это был бравый есаул, постоянно сопровождавший Засса. Служил у него переводчиком. Слыл даже любимцем.

Задыхаясь, словно лез в гору с тяжелой ношей, Засс рассказал, как еще позапрошлой осенью Атарщиков убежал к черкесам, а через несколько месяцев возвратился с повинной.

Засс выпросил у императора прощения Атарщикову, поручился за будущую его благонадежность. Но император потребовал перевести беглеца с Кавказа в Финляндию.

И вот Атарщиков, узнав о воле монарха, опять убежал к черкесам, организовал шайку, ходит в набеги на русскую сторону, грабит и жжет наши станицы.

— Десять лет человек служил у меня верой и правдой! Отличался истинно благородными правилами! — Засс взялся за виски и заскрежетал зубами. Уронил голову на стол. Плечи его задрожали.

— Григорий Христофорович! Успокойтесь… Тяжело это, но ведь…

Засс выпрямился. Лицо его было страшно:

— У меня вся жизнь насмарку. Я с четырнадцати лет дышал порохом! Так меня воспитали: для службы России! Мой отец, немец, умер в бою за нее, и я хотел! У меня, сам знаешь, ничего кроме этого дела не было.

Теперь я нищий! Понимаешь ты, нищий! Не могу больше здесь быть. Пойдем, проводи меня в номер.

Я проводил. Зашел к нему и сидел всю ночь, слушая его исповедь. Я понимал: генерал глубоко уязвлен, и ему необходимо высказаться. Не все ли равно кому!

Засс и вправду стал нищим. Как иначе можно назвать человека, у которого отнято дело, которым он жил.

…Иван выкладывал мне новости.

Есаул Животовский, слава о котором катилась по Кубани еще три года назад, засек насмерть крепостную девушку, привязав ее к столбу.

Тогда же он был отдан под суд, но дело почему-то затянулось. Теперь оказалось, что преступление "не доказано", и есаула приговорили только к церковному покаянию.

— Никто, ваше благородие, в это не верит, потому как многие мужики видели сами… Но разве мужика слухают? Самое главное — их превосходительство Завадовский велели оправдать. Значит, помалкивай… У господ проверяют документы, имеют ли они право держать крестьян. Как только документа нетути, либо плохо документ справлен, отпущают крестьян на волю… Саранча прошлым летом сожрала все посевы. По станицам ходит Максим-Фоменко — молодой парень, лечит скот от бешенства заговорами.

— И что же скот?

— Выздоравливает, ваше благородие. Артельщик хочет вам доложить, не позвать ли Фоменко полечить ротных коней… В роту поступил новичок — поляк… Тихий такой, богомольный человек. Пешком пришел из тобольской ссылки.

Разумеется, я постарался сблизиться с этим новичком, и он начал меня посещать. Подполковник Левкович, наш батальонный командир, с глазу на глаз предупредил, что лучше мне с этим разжалованным не общаться. За последнее время из Ставрополя опять повалили приказы и письма, касающиеся поляков.

— А что за приказы?

— Говорить с вами на такую тему не должен… Но не хотел бы вам неприятностей. Есть приказ — воспретить полякам бывать с поляками.

— Значит, хотя я и русский офицер, мне все еще не доверяют?

— Вы же должны понимать, что всякие бывают поляки. Недавно, например, в Анапе поймали польских шпионов. Проникли под видом маркитантов. Англия и Турция по-прежнему, а может быть, и ретивее, стараются возмутить горцев.

— А я вне подозрений! — отвечал я. — Ни для кого из начальников не тайна, что я мог присоединиться к Беллю, и отказался по собственному усмотрению.

После этого разговора Левкович частенько со мной беседовал. Раза два-три даже заглянул в мою избушку будто по службе, а на самом деле поговорить. Это был очень образованный офицер. И было в нем что-то для меня притягательное, но это совсем не походило на мое преклонение перед Бестужевым или Одоевским. Те двое были крылатыми, а Левкович — разумный земной житель. После бесед с ним я чувствовал себя все же всегда приподнято.

В первый раз, когда Левкович зашел ко мне, на столе была раскрыта российская история. Он взглянул на заголовок.

— Историей интересуетесь?

— А как же! Правда, здесь пишут главным образом о царях, а не о народах, но можно найти отблески истины.

— За истиной гоняетесь? Разве вам мало ротных дел? Или мечтаете исправлять народные бедствия?

— Исправлять! Не такие, как я, пытались… Мне хотя бы все понимать.

— А что понимать? — Левкович полистал историю. — Вот глава о Петре. Великий был государь. До сих пор его руку чувствуем… Устав о рекрутах… Воинские артикулы…

— А наш император велик?

Левкович искоса посмотрел на меня и улыбнулся: