Дубовый листок

— Митрополит всея Руси Филарет, прослышав о доблестях Тенгинского полка, прислал в подарок двести иконок Николая чудотворца и столько же крестов от мощей святого Сергия. Господа батальонные командиры, подели-

те и раздайте ротам, ротные — нижним чинам. Можете быть свободны, а вы, поручик Наленч, останьтесь. У меня к вам частное дело.

Офицеры разошлись.

— Я вот о чем, господин Наленч… Садитесь, садитесь! Дело у нас с отцом Григорием…. не служебное… Вы уже одиннадцать лет на Кавказе, русский офицер, герой, на отличном счету… Говорите-ка лучше вы, отец Григорий. — И Хлюпин откинулся на спинку стула.

Священник Романовский, или, как его называли, отец благочинный, среднего роста, плотного телосложения, с пышной рыжеватой бородкой и такими же волосами, встал и, придерживая левой рукой наперсный крест, приблизился ко мне:

— Я того… господин Наленч… Господин полковник сказал уже, что вы давно в Кавказском корпусе… Сроднились со всеми нами… Так вот, — он Покашлял в кулак, пригладил усы и бороду. — Думаем с господином полковником — хорошо бы вам принять православие.

Отец благочинный снова закашлял в кулак и отошел к прежнему месту. Наступило неприятное молчание. И полковник, и Романовский не смотрели мне в глаза…

— Я… — тут у меня разом пересохло в горле, и я не узнал собственного голоса. Сердце заколотилось, точно я бежал в гору… Но я овладел собой. — Вы, отец благочинный, знаете, что католики признают того же бога, что православные. Они равно почитают ангелов и святых, почитаемых русскими, и при молитве осеняют себя крестом. Я крещен…

— Не совсем оно так, — перебил Романовский. — Креститесь вы пятью перстами и слева направо, а мы. в честь святой троицы, тремя перстами и справа налево. Первородный грех, по-вашему, совершили только предки, а по-нашему, совершается из поколения в поколение; причащаетесь облатками, сидите при богослужении. И святые у вас есть такие, что мы и не слыхивали — Ян Непомучек там, или, простите, святой Винцент, Лойола…

— Не в этом дело, — зевнув, вмешался полковник. — У каждого народа свои особенности. Дело лишь в том, что лично мне, а также всем, я уверен, хотелось бы видеть вас до конца русским. Что вы на это скажете?

Опять наступила тяжелая пауза.

— Государю угодно было… — сказал я, сдерживая волнение. — Государю угодно было уничтожить польскую конституцию... многие польские учреждения.

Но он не уничтожил и не мог бы уничтожить обычаи и верования поляков и их самих. Поляки были, есть и будут, пока существует земля.

Знаю многих поляков в Кавказском корпусе которые, как я, правдой служат России, и вероисповедание не влияет на их службу. Да и меня русские солдаты не

считают антихристом.

— Конечно, конечно! — Хлюпин засуетился. — Принуждения здесь нет и не может быть… И на службе вашей это никак не отразится… И генерал Анреп, как известно, неправославный; так ведь, отец Григорий?

— Так-то так. А предложить принять православие тоже не оскорбление. Я же вам по-хорошему, господин Наленч, не обижайтесь. За столько лет вы, поди, без исповеди и причастия соскучились… Вот я и предложил… Я многих обращаю в православную веру — и молокан, и иконоборцев, а черкесам уже счет потерял.

— Не будем больше об этом, — прервал Хлюпин. — Вы свободны, господин поручик. Извините, если нечаянно задели ваши национальные чувства… — и он протянул руку.

Я вышел пылающий и пошел домой. На повороте встретился с подполковником Левковичем.

— Кажется, нам по пути… Eh bien! — продолжал он Qu’ont ils dit a vous, les superieurs de l’ame et du corps?[96] Если, конечно, это не секрет?..

— От вас, во всяком случае, у меня пока секретов нет. Предложили перейти в православную веру, и я не согласился. Почему не предлагают это другим? Даже джигетам, которые поклоняются дикой груше, нося офицерский мундир.

— Но чем же будет гордиться отец благочинный? Подумайте, какая была бы для него радость, если бы он обратил на истинный путь фанатичного католика! Вы, конечно, не будете отрицать, что вы не лишены фанатизма.

— Смотря что вы понимаете под фанатизмом. Я выстрадал свои убеждения и глубоко им предан. Одно из них — терпимость к национальным особенностям.

— Ох уж эти поляки! До чего принципиальный и горячий народ! Впечатлительны, нервически щекотливы, раздражительны… А в общем, вы молодец!

Глава 68

За 1843 год я всего два раза был в походе, весной, как обычно, отвозили провиант на Абин и осенью пришлось пригрозить абадзехам. Это и все. На линии было так тихо, словно и войны нет.

И тенгинцы наши до того осмелели, что начали ездить из станицы в станицу без конвоя. Раза два это сошло, а на третий один штабс-капитан с лекарем вздумали прогуляться в Усть-Лабу и не вернулись.

Полковник Хлюпин пригласил нас, сказал, что мы распустились, успокоились, а кончил тем, что предложил собрать деньги на выкуп товарищей.

Собрали мы тысячу, и поехал я в Прочный Окоп сдать их новому начальнику Лабинской линии, полковнику Рихтеру.