Дубовый листок

— Писание писал человек. Скажи честно, видел ты хоть раз вмешательство бога в чью-нибудь судьбу? Бог, как и император, не в силах заниматься отдельными людьми. И он не слишком могуч — не может прекратить ни одной распри!

Ксендз приехал в апреле. Нас пригласили приступить к покаянию. Потом не будет времени. Разумеется, я пошел на исповедь со всеми.

Ксендз, очень высокий и полный мужчина, мог бы напугать своими размерами самого отчаянного из шапсугов. У него была огромная солнцеподобная лысина, а говорил он жиденьким тенором. Это всякий раз поражало, так как, глядя на ксендза, нельзя было не ожидать от него громового баса. Он отпустил мне грехи, а когда я откланялся, задержал:

— Не остались ли у пана на родине близкие?

— О да, на Волыни у меня был когда-то брат. Но вот уже пятнадцать лет ничего о нем не знаю.

— А не жил ли ваш брат в Дубно, у своего дяди?

Я встрепенулся, и ксендз перестал мне казаться смешным и неприятным.

— В точности так. Пан ксендз с Волыни? Может быть, знали моих близких? Все эти годы я не смел дать знать о себе. Письма наши не доходят. Не дай пан бог, думал я, вдруг из-за того, что я, сосланный, напишу лишнее слово, моим близким сделают неприятность…. Лучше уж пусть думают, что я умер. Правда, признаюсь, пан ксендз, когда я был в Харькове, написал письмо дяде, но ответа не получил.

— На Волыни, в частности в Дубне, бывал не раз. Знаком с вашим дядей Нарциссом…

— Теодором! — воскликнул я. — С дядей Теодором!

— Совершенно верно, с Теодором, — поправился ксендз.

— Давно ли вы его видели?

— Перед отъездом, а брата два года назад. Он куда-то уехал. Как его зовут? Кажется…

— Эдвард! — воскликнул я, замирая от радости. — Слава пану богу! Жив!.. А что, дядя здоров?

— Не совсем. Собственный дом у него конфисковали, живет в арендованном. Он ведь участвовал в волынском восстании.

Ксендз благословил меня, и я ушел восвояси. Домой вернулся окрыленный. Даже было стыдно, что я так отнесся к приезду этого человека. Как бы в порицание моему легкомыслию, бог послал мне радость. В первый раз за много лет я с благоговением Помолился на ночь и поблагодарил пана бога за добрую весть, а на другой день слушал мессу и причащался с особым настроением. Солдаты-католики чувствовали себя именинниками. Православные от души поздравляли нас.

В тот же день ксендз уехал с оказией в Усть-Лабу и Екатеринодар, а мы занялись приготовлением к традиционному походу в Абин. Туда нынче собирался сам Рашпиль — правая рука наказного атамана. Ксендз должен был совершить требы и вернуться для следования с нашим отрядом на побережье, а в дальнейшем поселиться в Цемесе[98].

Отряд собрался на этот раз грандиозный. Одних подвод с нами шло три тысячи. Там был провиант, фураж, строительный материал, боевые припасы, церковная утварь и даже колокола.

Шли двое суток, и по старой памяти нас преследовали шапсуги. Опять они повредили плотины на Аушедзе и Кунипсах, но вода стояла не так высоко, как в прошлые годы, и было не слишком холодно.

В Абин пришли с песнями и музыкой. Гарнизонные офицеры провели с нами вечер, и я узнал, что Подляс был судом оправдан и оставлен при Абинском гарнизоне, а при осаде отличился и произведен в унтеры. Также нам рассказали, что недавно в укрепление прибежал русский пленник с женой-черкешенкой и грудным ребенком. Черкешенка просит принять ее в русский народ и окрестить в православную веру.

Полковник Хлюпин был доволен:

— Вот и прекрасно. Сегодня же доложу Рашпилю. Уверен, он согласится ее окрестить в новой абинской церкви.

Не скрыл удовольствия и наш отец благочинный. Он напомнил мне корпусного ксендза тем, что разыскивал заблудших христовых овец с такой же страстью, с какой тот — святые места. Если бы отцу благочинному разрешили, он, наверное, устраивал бы иордань в Аушедзских и Тлахофижских топях, и в каждом из рукавов Кунипса.

Полковник Хлюпин не ошибся. Генерал Рашпиль любил церемонии и согласился на крещение беглой черкешенки в день открытия новой церкви. Смена гарнизона благодаря Рашпилю прошла с необычной пышностью. Под полковую музыку из ворот укрепления вышел сначала принарядившийся старый гарнизон. И я с радостью обнял унтера Подляса.

Новый гарнизон вошел в укрепление также с музыкой Освящение церкви было назначено на следующее утро, после чего и парад. В параде участвовала и моя рота.

Я зашел в церковь посмотреть обряд русского крещения. Черкешенка с ребенком стояла перед амвоном. Она была облачена в белое платье, подаренное кем-то из жен служащих укрепления. Муж черкешенки присутствовал при обряде. Полковник Хлюпин вызвался быть крестным отцом черкешенки, а Рашпиль — ее ребенка, и это произвело большое впечатление на супругов.

Подарков новообращенные христиане получили тьму, и не только от своих крестных, но и от офицеров, а солдаты собрали для них денег. Всем хотелось помочь семье бывшего пленника получше устроить новую жизнь на вновь обретенной родине. Генерал же Рашпиль намеревался поселить их поближе к Екатеринодару и сделать своего крестника не меньше чем есаулом.