Дубовый листок

В реку одну, как источник один?

Да потечет сей поток-исполин.

Ясный, как небо, как море, широкий

И, увлажая полмира собой,

Землю украсит могучей красой!

Наконец я набрел на чувячника и стал выбирать товар.

Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял незнакомый черкес.

— Твоя будет Михал Наленч? — спросил он вполголоса.

— Я… Что ты хотел?

— Получай… — он протянул мне бумагу, сложенную треугольником.

С первых же слов меня прошиб пот.

«Родной брат просит тебя, ради всего святого, о встрече. Если согласен, доверься подателю этого письма», — было написано там по-польски.

— Какой брат? — сказал я глухо.

— Твоя есть брат.

— Где ж он?

Черкес щелкнул языком:

— Здесь не увидишь. Разговаривать здесь нет. Идем туда.

Кивнув в сторону, он пошел, расталкивая толпу. Я последовал за ним с учащенным сердцебиением.

Мы остановились на углу пустынной улицы.

— А ты не напутал? — спросил я. — У меня, правда, есть брат, но он очень далеко.

— Мы ничего не путал, — отвечал черкес. — Твоя брат был далеко, сейчас совсем близко. Хочет тебя смотреть. Мы туда тебя принесем.

— Куда?

— Тахтамукай. Совсем рядом, — он указал в сторону Кубани.

— Что ты! Разве я могу туда ехать? Я на службе…

— Сегодня ночью придешь обратно. Ярмарка еще завтра будет и еще один день. Три дня война нет, можно спокойно поезжать. Тахтамукай никто тебя трогать нет.

— Постой!.. Как звать человека, который меня зовет?

— Эдвард Наленч, — отвечал черкес.

Мог ли я сомневаться?

— Хорошо, поедем! Только к утру должен вернуться. Поклянись!

— Вот ты какой! — недовольно сказал черкес. — Брат Эдвард меня послал, твоя это мало совсем. Хочешь, земля есть сейчас будем? — Он схватил щепотку земли, проглотил ее. — Ну? Теперь веришь? Лучше сам умирать будем, чем тебя на Тахтамукай оставим!

— Ну хорошо… — Я был страшно растерян. — Подожди здесь. Скоро вернусь.

Я разыскал подполковника Левковича и сказал, что знакомый черкес приглашает меня в гости, в Тахтамукай.

— А вы не боитесь?

— Но ведь ярмарка… Вот если завтра к утру не вернусь, попросите Рашпиля оставить аманатов[99].

— Разве что… Ну уж если у вас загорелось, поезжайте…

С Костануком, так звали этого черкеса, мы поехали верхом. По пути мне удалось узнать, что Костанук приехал с Эдвардом из Геленджика, где брат долго жил в его сакле. Из Тахтамукая Эдвард поедет в Антхыр и Бугундыр и на Псекупс. Везде у него есть дела, но что за дела, Костанук или не знал или не хотел сказать. Несколько раз он назвал Эдварда «Кара-Крак-беем», и я спросил, что это такое.

— Имя много есть твоя брат. Еще его «Пан капитан» называют, и «Ленуар» его имя тоже есть.

Страшное подозрение зашевелилось во мне. Я был как в лихорадке. Но возвращаться было поздно и… несмотря ни на что, я хотел повидать брата!

Недалеко от коновязи, где мы с Костануком оставили лошадей, сидела группа черкесов, а среди них два тенгинских солдата. Когда я проходил мимо, они вскочили и отдали мне честь. Это были мои беглецы — Казимеж Тынкаж и Ян Будзиковский. Но… мне в эту минуту было совсем не до них! Я поспешил за Костануком.

Передо мной высокий, молодой человек с темно-русой бородой, с бронзовым от загара лицом, в черкеске и европейской обуви. Мы смотрим друг на друга, и я ищу, мучительно ищу черты милого моего мальчика, ненаглядного Эдварда. Но пятнадцать лет сделали свое дело! Я прошел бы мимо, не узнав брата.

— Михал! Ты не узнаешь меня?! — говорит мужчина.

— Неужели это ты, Эдвард? Если бы ты знал, как я тосковал о тебе.

— Я тоже всегда вспоминал тебя…

Мы обнимаемся, а я все еще не верю, что это Эдвард, но накипевшая за долгие годы боль разлуки затмевает это неверие. У меня на глазах даже слезы. А Эдвард взволнован гораздо меньше меня. Но ведь он был таким малышом, когда мы расстались! В таком возрасте привязанности не бывают глубокими!

— Я был уверен, что ты приедешь, если я позову, — говорит Эдвард.

— Как мог я не приехать! Брат у меня один-единственный! Я сквозь огонь и воду пошел бы к тебе навстречу! Скажи, жив ли дядя Теодор, его сыновья и наш старый добрый Ян? Получили ли мои письма?

Эдвард грустно вздыхает. Никого, никого уже нет в живых. Наши двоюродные братья погибли — один в боях за отчизну, другой в Сибири. Умерли и Ян и дядя Теодор. Письмо мое пришло как раз перед смертью, когда он уже не мог говорить. Эдвард не читал этого письма. Он только о нем слышал. Дядя умер, когда Эдвард был в отлучке. А про письмо сказал духовник дяди. На него не ответили, боясь навлечь неприятности. Дядя ведь участвовал в волынском восстании…

— Да! Это все мне понятно! — Тревога опять шевелится в груди. — Как ты оказался здесь, Эдвард? Когда приехал?

— Год назад я причалил к Вулану из Константинополя… Послан сюда вербовать легион поляков для помощи Шамилю.

— Я так и предчувствовал!

Что с тобой, Михал? Кажется, ты недоволен? — Эдвард больше не улыбается. У него совсем чужое лицо.

— Да, Эдвард… Даже хуже — огорчен.