Дубовый листок

— Величина — понятие относительное. Петр был незаурядным человеком, и все же он был велик, главным образом потому, что Россия его времени была невелика. Интересно, как бы он поступил, если бы царствовал в наше время?.. При нем в России было всего десять миллионов населения, а сейчас семьдесят. Войско при Петре составляло шестьдесят тысяч, а сейчас у нас столько в одном Кавказском корпусе. Чиновников при Петре было мало. Он все успевал сам… Теперь же чиновники наводняют Россию… Увы, наш император не велик по сравнению с полем своей деятельности. Часто жалуются на третье отделение. Вы думаете, вокруг него мало атарщиковых?

— Надо уметь выбирать помощников!

— Вот и Засс выбирал тоже и десять лет управлялся.

Я прикусил язык. Но сдаваться не хотелось:

— Вы заступаетесь за…

— А вы хотите все беды России свалить на одного. Он же человек, а не бог!

— Именно не бог! И я не нападаю! Допускаю даже, что в нем есть и достоинства, только достоинства эти имеют всегда показной характер, а недостатки превращаются в народные бедствия…

Мы так расспорились, что не заметили, как наступила полночь. Кончился разговор кубанскими пиявками. Я возмущался, что казаки считают даже их своей собственностью и не позволяют ловить бесплатно. Левкович хохотал, как мальчик. Он, оказывается, не знал об этом порядке.

— Чего вы смеетесь? — сказал я. — Ведь это страшно! Скоро казаки будут требовать плату за кубанский воздух!

— Чем хуже, тем лучше. Постоянно жить в страхе нельзя. Значит, кубанские пиявки — начало хорошего конца!

…Однажды в небольшой компании какой-то офицер рассказал, как одна институтка проявила бурную радость, получив известие о гибели брата, так как он погиб за веру, царя и отечество. Об ее восторге было доложено императору.

— Показной патриотизм! — выпалил я.

— Император воспринял это иначе — он наградил сию институтку подарками и обеспечил великолепное приданое.

Левкович потом сделал мне замечание — зачем я высказался.

— Меня возмутила оная девушка и поощрение бездушного отношения. Убежден, что и все были согласны со мной. И вы согласны!

— Откровенно говоря, да. Много у нас показного. Но я не об этом, а о вашем стремлении все исследовать. Это же. философия. А философствовать офицеру пока предосудительно. Наше дело слушать приказы и исполнять. Вот услышал бы вас сегодня какой-нибудь правоверный, назвал бы опасным вольнодумцем и кончилась бы спокойная жизнь. Особенно же вам советую не мудрствовать при полковнике Хлюпине. Он хороший человек, но не мыслитель и мыслителей не понимает. Я, знаете ли, сам его спросил однажды, видит ли он разницу между высказываниями двух императоров — нашего и господина Людовика, и он, кажется, подумал, не шучу ли я с ним или не выпил ли я лишнее.

— А что за высказывания?

— Людовик говорил: «Государство — это я», а наш император: «Я — это государство». Это одно и то же? — Левкович хитро смотрел на меня.

— Русская фраза справедливей. Если, например, уподобить государство дереву, а императора, скажем, осине—

получается, по Людовику, что только осина настоящее дерево, а наш император допускает, что кроме осины существуют и дуб и береза, но… определить эти породы способен только он сам или его третье отделение.

Подполковник захохотал и похлопал меня по плечу.

— Но полковнику Хлюпину вы об этом не говорите Он признает одного философа — отца благочинного. Конечно, может быть, я ошибаюсь. Чужая душа, говорят, потемки, а жить спокойно хочет каждый, особенно наш брат — военный.

Конечно я беседовал так только с Левковичем. Но в эту пору я не был уже таким нелюдимым, как раньше. Я охотно бывал с товарищами, говорил с ними о службе, погоде и иногда принимал участие в кутежах.

Вскоре полковник Хлюпин созвал в штаб офицеров и обратился к нам так:

— Господа офицеры! За последнее время в нашем полку опять наблюдается бегство солдат. Предупреждаю: каждый ротный теперь будет отвечать за это. Три побега в течение двух месяцев — и ротный идет на неделю на гауптвахту. Если в течение года побегов не будет, командиру полка — орден, ротному — чин. Пойманным беглецам — шпицрутены, сажать за отдельные столы, поперек погон серые нашивки, и за каждый побег увеличивается срок выслуги непорочной службы на два года. Всем ясно?

— Ясно-то ясно. — пробормотал один подпоручик. — Но что мы сделаем? В основном убегают поляки.

Я почувствовал, что покраснел. Хлюпин это опять заметил.

— Что уж там валить на одних поляков. — сказал он. глядя на меня в упор. — Есть и русские беглецы. Заниматься надо с солдатом, господин подпоручик, вникать в его думы и нужды. Дружить с солдатом нужно и помнить, что он рыцарь. Не улыбайтесь, господин подпоручик! Повторяю: русский солдат — рыцарь без страха и упрека. Он всю жизнь отдает России. Так вот, прошу запомнить, господа офицеры! Ну-с. неприятное я закончил, а приятное вот!

Хлюпин взял у священника Романовского, сидевшего рядом, сверток.