Дубовый листок

— Ты извини, что я задержал его, — сказал Лермонтов. — Но очень уж интересный у тебя дядя, право!… Послушайте, дядя Михал! Я рад, что мы познакомились. Заходите ко мне, а?

Он взял меня за руку, и я почувствовал тепло его глаз.

На другой день, когда я отдохнул после ванны, прибежала Вига.

— Дядя Михал! Вот тебе! Велел передать Лермонтов. И обязательно звал в гости…

Она протянула конверт. Там оказался бумажный листок, а на нем тоже листок… Дубовый…

— Дубовый листок оторвался от ветки родимой

И в степь укатился, жестокою бурей гонимый.

— прочел я…

И вдруг комната поплыла перед моими глазами, и я увидел Волынские степи, через которые мчала меня судьба.

Дальше я читать не мог. Слишком горячо сделалось моим глазам. Я поцеловал этот листок, как святыню.

Глава 65

На другой день Вига явилась с большущей коробкой конфет.

— Откуда это? — спросил я.

— Это мне купил Михаил Юрьевич, — отвечала она не без важности.

— По какому же случаю он сделал тебе подарок?

— А я не знаю. Купил и подарил. А разве дарят за что-нибудь?

Признаюсь, она смутила меня таким вопросом. Но я все-таки хотел доискаться причины внимания Лермонтова

Вига встретила его с каким-то «дядей», и Лермонтов спросил, передала ли она мне письмо.

— Конечно, — ответила Вига.

— А сказал что-нибудь твой дядя, когда прочитал письмо?

— Нет. Дядя Михал ничего не сказал. Он только заплакал…

— Как ты смела болтать такие вещи! — вознегодовал я.

Вига вытаращила на меня черкесские глазищи и, поперхнувшись конфетой, произнесла:

— А… а что? Разве это плохо?

— Глупая девочка! Болтушка!.. И что же дальше?

Вига оробела:

— Дядя Михал, ты на меня не сердись… Я же сказала Лермонтову не только, что ты заплакал, но и что ты поцеловал письмо!

Тут уже я схватился за голову.

— …А Лермонтов говорит своему другу: «Лучшей награды поэту не может быть»… Потом купил эту коробку, поцеловал мне руку и сказал, чтобы ты приходил обязательно.

Выпалив все это, Вига испытующе посмотрела и прыгнула мне на шею.

— Не сердишься? Я вижу, что не сердишься! И Михаил Юрьевич был очень рад, что ты заплакал и поцеловал…

Ну что я мог поделать с этой девчонкой! Я тоже поцеловал ее ручку.

В тот же вечер я пошел к Лермонтову. Не хотелось идти через парадный вход, я шагнул в ворота и очутился в садике. Лермонтов сидел на подоконнике, свесив в сад ноги, держал бокал с вином и говорил что-то веселое. Офицеры, сидевшие на скамье напротив, заразительно смеялись.

Я повернул обратно, решив: завтра!

На другой день, часов в пять вечера, я опять отправился к Лермонтову. Не пошел на этот раз в ворота, а позвонил у парадного входа Никто не вышел. Решив заглянуть еще раз попозже, я отправился на предписанную доктором Майером вечернюю прогулку. Чувствовал я себя с утра так хорошо, что отважился расстаться с палкой. Пошел не торопясь мимо Машука по дороге в колонию. Там всегда пустынно, не то что со стороны Провала. Незаметно отмахал верст шесть и, конечно, утомился. Прилег под кустиком и было задремал, но сладкое мое забытье нарушили один за другим два выстрела. Это меня не удивило. На Кавказе в те годы пули жужжали, как мухи в деревенской избе. Не хотелось вставать… Думаю: полежу еще минут десять… Но приоткрыл глаза, и вижу — небо-то затуманивается, из-за Гьюцы и Бештау выползают серые клочья. Потягивает свежим ветерком. Какая тут дрема! Успеть бы сухим добраться до Пятигорска!

Встал я, зашагал навстречу тучам, и они на меня идут и идут, заволокли уже чуть не все небо, и ветер усилился. Вот и первые капли упали на лицо. Прибавляю шаг… Тут как загрохочет, и пошел бушевать ливень! Спрятаться негде… Ноги скользят, спотыкаются, дождь по лицу хлещет, а гром гремит наверху так, словно какой-то великан надо мной хохочет! Кое-как добрался до Машука. Глядь — в сторонке слева будто лежит человек. Хотел я пройти, но совесть заела: кто. почему и зачем разлегся в этакую непогоду? Может быть, забулдыга какой так нализался, что и бури не слышит, или лихорадка свалила кого-нибудь в пути, ей ведь все равно, где над человеком забавляться, или. может быть, не дай пан бог, ограблен кто-нибудь и убит… Как можно пройти?!

Свернул я с дороги. Лежит тенгинец. Мундиром голова и грудь прикрыты. Приподнял я легонько мундир, и ноги у меня подкосились… Лермонтов!

Давай поднимать его.

— Михал Юрьевич! Что с вами?

Показалось, он приоткрыл глаза и шепчет что-то… Ничего я не понял, не расслышал: такой страшный гром потряс окрестности, так темно стало, что дух захватило.

Опять пытаюсь приподнять Лермонтова. Вспышкой молнии осветило все, и на миг я увидел, что рубашка его в крови… Слева! Только тут я вспомнил выстрелы и все разом понял.

Закричал сам не свой, а чего закричал? Разве этим поможешь? Не заметил я в своем отчаянии — откуда-то вынырнули люди. Трое. Кто такие и не рассматривал. Не все ли равно! Только когда подошли, говорю:

— Господа, как же это?..

— Ничего не поделаешь! — отвечает один. — А мы вас за грабителя приняли.