Дубовый листок

Я и дома спал целыми днями, просыпался только помыться, побриться и поесть. А Вига… Бог знает что она вытворяла в моей квартире. Я не узнал своих комнат. Блеск, чистота, цветы. Исчезла дощечка с гвоздями, служившая вешалкой, появился платяной шкаф. Книги поселились тоже в шкафу. А однажды она принесла чудесного котенка. Он так громко пел, лежа у меня в ногах! Так уютно было дремать под эти песни. А рядом сидела Вига. Мне казалось, когда она берет мою руку, чтобы послушать пульс, здоровье ко мне возвращается горячим потоком!

Я любил смотреть на нее исподтишка, полузакрыв глаза Мы никогда не говорили о нашем прощанье в Тифлисе. Но я его вспоминал втихомолку. Это нужно было мне как лекарство. И я так мечтал о ней, зарывшись в подушки. Я позволял себе это, пока не встану. А потом я сумею взять себя в руки.

Это было ранней весной. Вига вернулась из города, принесла фиалки. Высыпала их мне на колени, и я, как когда-то умирающий Тадеуш, взял в пригоршню и погрузил в них лицо… Я был уже в состоянии ходить, собирался в Пятигорск на серные ванны. Вига же должна была с ближайшей оказией возвратиться в Тифлис.

Мне было страшно думать об этом.

И вот она пошла укладывать вещи. Я вошел в ее комнату и что-то спросил. Она не ответила. Стояла, наклонившись над чемоданом, и руки ее нервно перебирали белье.

— Что с тобой, Вига?

Я подошел, взял ее за плечи и повернул к себе. Вигины глаза были полны слез.

Я прижал ее к груди и сказал:

— Вига, а что если ты никуда не поедешь… и я исполню свое обещание быть всегда вместе?..

Она ответила мне не словами. Слова были уже не нужны.

Глава 74

Так как у меня и Виги были разные вероисповедания, пришлось венчаться два раза: у русского священника — отца благочинного Романовского, и у ксендза, которого я пригласил в православный собор Михаила Архангела, потому что костела во Владикавказе в ту пору не было.

Сначала венчали по-русски. Я понимал все славянские выражения. Ксендз служил по-латыни, оную я изрядно забыл. Я стоял и думал: «Русские и поляки молятся одному богу, который по мнению тех и других всеведущ. Зачем же всеведущему богу венчание на двух языках?».

Вера Алексеевна и полковник Полтинин были посаженными родителями Виги. Моими — полковник Левкович и жена одного старого офицера.

Свадьба была не хуже других. Было много гостей — русские, поляки, грузины, армяне, черкесы, осетины, ингуши — тенгинцы и навагинцы. И цветов было много, особенно белых роз и хризантем. Я в мундире с эполетами и со Станиславом в петлице, который заслужил вместе с «высочайшим благоволением»; Вига — вся в белом и в фате, она ей очень шла.

Как водится, около собора собралась толпа, и когда мы садились в фаэтон, пришлось слушать разные возгласы: «красавец», «красавица!», «чудная пара!» и в этом роде.

По кавказскому обычаю, пир возглавлял толумбаш. Все пели «Алла-верды», русские и грузинские застольные песни. И я провозгласил тост за мир народов, закончив его стихами Одоевского:

Может быть, скоро сольются потоки

В реку одну, как источник один?

Да потечет сей поток-исполин,

Ясный, как небо, как море, широкий

И, увлажая полмира собой,

Землю украсит могучей красой!

Было выпито много вина, выслушано много сердечных слов, конечно, кричали «горько».

Когда поздно вечером гости разошлись, Вера Алексеевна прогнала нас с Вигой в сад, а сама с моим верным Иваном занялась приведением комнат в порядок.

— Я думала сегодня о боге, — сказала Вига. — Неужели твоему Езусу и моему Иисусу не все равно, как мы крестимся, обращаясь к нему, — тремя или пятью пальцами, справа налево или наоборот? Ведь он один.

— Когда ты об этом подумала?

— Когда нас венчали по-латыни. Я ведь ее вовсе не знаю, если не считать двух слов — Amen i Trinita[102].

— Как странно: я в это время думал о том же…

Я взял ее руку и поцеловал. Она продолжала:

— Почему-то я вижу бога совсем не таким, каким его изображают. Он не похож ни на русского, ни на поляка и уж, конечно, не на дикую грушу, которой поклоняются мои соплеменники.

— В юности иной раз я побаивался его. А однажды, когда грозила опасность, показалось, что сам Михаил Архангел укрыл меня от врагов. Но это было от страха. Каким же ты видишь бога?

— Каким видел его Лермонтов.

— Когда волновалась желтеющая нива?..

Она кивнула.

Вера Алексеевна окликнула нас. Мы молча вернулись, пожелали ей доброго сна и зашли в нашу комнату.

В левом углу у окна стоял новый письменный стол, на нем — портреты Бестужева, Одоевского и Лермонтова. Посредине лежала толстая тетрадь, на ее кожаной обложке был вытиснен дубовый листок.

— Вот тебе от меня свадебный дар. Пусть эти люди всегда живут в нашем доме… И еще ты здесь поставишь портрет панны Ядвиги, не так ли?..

Я благодарно кивнул.

— А сюда, — Вига приоткрыла тетрадь, — запиши на досуге всю свою жизнь. Мне кажется, она этого заслуживает.