Дубровский. Дело князя Верейского

— Моё отсутствие… мои бумаги, — повторял он с изумлением. — Но вы шутите, зачем вам мои бумаги?

— Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет?

Француз, всё ещё не веря своим ушам, протянул свои бумаги офицеру. Тот быстро их пересмотрел.

— Ваш паспорт… Хорошо. Письмо рекомендательное… Посмотрим. Свидетельство о рождении… Прекрасно.

После этого передал ему деньги:

— Это ваше, отправляйтесь назад. Прощайте.

X

Несостоявшийся учитель не мог до конца осознать случившегося. Офицер воротился.

— Я едва не забыл самое важное. Дайте мне честное слово, что всё это останется между нами. Честное ваше слово.

— Честное мое слово, — отвечал француз. — Но мои бумаги, что мне делать без них?

— Заявите, что вас ограбил Дубровский. Вам поверят и дадут нужные свидетельства. Прощайте, желаю скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здравии.

Благодетель вышел из комнаты, сел в коляску и был таков. Француз стоял как вкопанный посреди комнаты. Договор с офицером, деньги — всё казалось ему сновидением. Но кипы ассигнаций оттопыривали его карманы и живо твердили о реальности удивительного происшествия.

Дефорж нанял лошадей до города. Ямщик повёз его шагом, и ночью они дотащились до заставы. На её месте вместо часового стояла развалившаяся полосатая будка. Француз велел остановиться, вылез из брички. Знаками объяснил ямщику, что повозку и чемодан дарит ему, и пошёл пешком. Ямщик был в таком же изумлении от такой щедрости, как и сам француз от предложения Дубровского. Мужик, решив, что «немец» сошёл с ума, отблагодарил его усердным поклоном и тут же развернул оглобли. Мало ли — вдруг чудик передумает! А того грели мысли, что ямщик на вырученные от продажи брички и чемодана деньги накупит семье подарков.

Князь, слушая это, представил себе иную картину: ямщик направился в кабак и лишь утром на порожней тройке ехал восвояси налегке, но с опухшим лицом и красными глазами. Ничто так не питает иллюзии, как незнание натуры.

Сватовство его сиятельства

I

— Хорош рассказец, — откликнулся Верейский, когда Американец умолк. — Хоть сейчас в «Московский журнал» отправляй. Но обождём, наша повесть ещё только в самом начале. Давайте-ка подведём черту. Что за противника мы имеем?

— Молод, но, несмотря на это, опытен в военном деле, — взялся перечислять Толстой. — Дерзок, решителен, готов рисковать. Изобретателен в методах действий. Неравнодушен к деньгам и вместе с тем способен на великодушие. Вдобавок к этому не лишён актёрского дарования. Сумел и молодым учителем предстать в доме Троекуровых, и генералом — «лет 35, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде» — к Глобовой явился.

— Надо учитывать, что Дубровский хорошо информирован. Простолюдины с готовностью оказывают ему участие. В их глазах это благородный разбойник, защитник обездоленных и униженных.

— В целом положительный образ нарисовывается.

— Так в этом, а даже не в разбоях, его главная опасность. Поэтому-то нас с вами, граф, и направили на это дело. Здесь угроза устоям общества, а не его отдельным индивидуумам. Крепкий орешек, и такой местным ищейкам не по зубам.

— И как будем его колоть? А для начала — где сорвём?

— Сам явится. Достаточно лишь приманить.

— Лакомой должна быть та приманка, иначе безоглядно не сунется в капкан.

— Уже имеется. И даже две — любовь и желание обогатиться. И всё это помноженное на уверенность в свой фарт. Для людей рисковых он заменяет веру, тем более что ни жертвенности, ни послушания она не требует. «Верь и дерзай!» — вот их «Отче наш».

II

— Вот это я понимаю, сразу виден класс помощника министра по особым поручениям! — Толстой и не думал скрывать своего восхищения.

— Был помощник, да весь вышел… В почётную отставку. Думаю, вы уже в курсе.

— В курсе-то в курсе, но сути дела это не меняет. Вы лучший в своём деле. Уверен, вас ещё попросят вернуться в строй.

Верейский с благодарностью принял слова Толстого, хотя и не дал этого знать. Сразу перешёл к делам: показал саженье, рассказал его историю и то, что французы назначили за него большую цену.

Толстой внимательно слушал и рассматривал княжеское украшение, потом лишь откликнулся:

— Однажды выпало подержать шапку Мономаха, мой родственник имел должность при сокровищнице императора. Так вот, сейчас испытываю похожие чувства. Да и, пожалуй, впервые держу в руках сразу треть миллиона. Не скупится Бонапарт. Значит, думаете, Дубровский клюнет на такую наживку?

— На его месте я бы особо и не думал. Он же знает, что рано или поздно его разбойная вольница кончится. Если сбережёт голову на плечах, надо будет обустраивать где-то новую жизнь. И лучше безбедную, к которой он привык. Саженье для него — подарок небес. Оставалось лишь известить Дубровского об этом. Троекуровым уже показал-рассказал. Кирила Петрович не утерпит, обмолвится соседям, те — другим. Вы в свою очередь, где будете, тоже хвастайтесь, какую редкую и ценную вещицу довелось тут увидеть.

Толстой кивнул.

— А что, если всё-таки Дубровский не позарится?