Дуэль четырех. Грибоедов

В кабинете, служившем также гостиной, заварилась уже теснота, точно каша. Его окружили молодые, здоровые, сильные прапорщики, поручики, капитаны, крепко стискивали протянутую для пожатия руку, дружески хлопали его по плечу. Одни решительно и умело сдвигали стулья, другие ловко выхватывали из принесённых корзин бутылки с шампанским и ромом. Сашка метался с разнообразной посудой, тотчас смекнув, вертихвост, что к чему. Чей-то ражий денщик молчаливо и споро, как на ученье, распечатывал коробки с закусками. Говорили все разом охриплыми, громкими голосами, точно забыв, что уже не поход, да и некогда вспоминать, завтра манеж да развод:

   — Хорошее житьё у вас тут, чистота!

   — Не в походе, что говорить!

   — Ну, не скажи, потесней, чем в походе. В походе такой, брат, простор!

   — А не пойти ли нам лучше всем к Бордерону?

   — К чёртовой матери Бордеронов кабак! Славно у Грибоедова попируем! Он, чай,без нас одичал!

   — Чёртов подход! Женщин хочется видеть, море огней!

   — Сашка, ещё свечи подай, больше свечей, пускай на огни поглядят!

   — Всё, что есть, запалил, других в доме нет.

   — А ну, мигом слетай!

   — У всякого теперь три пути: на одном лошадь твоя будет сыта, а ты голоден и в грязи — это полк; на другом и лошадь, коли не околеет, и сам, того гляди, подохнешь медленно с голоду — это приятное стихотворство; на третьем и ты, и лошадь твоя, а за тобой ещё куча скотов и людей будет сыта и пьяна — это попади в какое ни на есть министерство, где нынче не столько чины, сколько взятки жутко дерут.

   — За чем же дело стало? В отставку подай.

   — Я, брат, военный, от макушки до пяток, так в отставку мне не с руки, а взяток сроду не брал, рука не берёт.

   — Денёк-другой дадут отдохнуть, а там снова фрунт, точно мы немцы какие, точно воевать не умеем без этой собачьей гоньбы, как у нас завелось искони.

   — Тебя не гоняй, так разучишься ногами ходить.

   — Э, нет, брат, мы и без фрунта, а таки бирали Берлин и Париж.

   — Что за притча, тогда все русские были, шпагу наголо, братцы, в атаку, за мной, и сам первый пошёл, а нынче, глядь, в командёрах одна немчура.

   — Что за притча, мой Боливар опять с правой передней подкову сронил.

   — Скверно, брат, ты его лучше продай поскорей, дело тёмное, я тебе говорю.

   — Люблю негодяя, так жаль продавать.

   — Э, да ты славный гусар! Здоровье твоего Боливара!

   — Налейте вина, хочу выпить здоровье хозяина дома!

   — Постой, да хозяин здесь кто?

   — Грибоедов, ура!

   — Что толковать, засиделись в Москве, парад за парадом, как держались в седле?

   — Как ты полагаешь, Пишегрю[118], генерал, якобинец, славный рубака, был удавлен приказом или повесился сам?

   — Эк ты вспомянул на ночь глядя! На кой чёрт тебе сдался удавленник, хотя бы и Пишегрю?

   — Знать, брат, всё любопытно.

   — Ты же не генерал!

   — Мадам Клико необыкновенные мысли рождает в твоей голове!

   — Самые существенные наши законы неизвестны даже в судилищах, в коих вершатся по ним приговоры. Так вот, законы должны быть все собраны наконец для торжества справедливости в наших судах, на основании здравого рассудка обновлены и обнародованы для сведенья всех.

   — Особливо для тех, кто читать не умеет.

   — Дело нужнейшее, что толковать, да наше правительство ни об законах, ни о грамотности хотя бы начальной не желает и думать, чиновникам взятки станет не за что брать.

   — Тогда надо заставить правительство, и чиновники взяток пусть не берут!

   — Эк, чего захотел! Что за правительство, коль не берёт да не врёт?

   — Снова кровь, как в Париже лилась Робеспьером?

   — Однако Пётр Великий погубил больше людей, заложив Петербург на чухонских погиблых болотах, чем Комитет общественного спасения ради справедливого распределения податей и установления единых законов для всех, не разделяя сословий и состояний.

   — Мы, брат, Россия, у нас невозможны Конвент и Комитет общественного спасения. Мы страна государственных переворотов, начиная от царя Годунова и Бог весть насколько вперёд.

   — Переверни бутылку и выпей за это до дна!

   — Что хорошо, так это с похода в баньке помыться: жаром пышет, банщик, знай, веником хлопает, а ты кряхтишь да подставляешь бока, а обмылся — и хоть на крыльях лети, в пору новый поход отломать! Чудеса! Какой в России Конвент? Братцы, выпьем и в баню айда!

   — Пётр Великий больше сделал для нас, чем ихний Конвент, во главе с гильотиной.

   — А тоже, между прочим, голов не жалел, по-русски, правду сказать, простым топором.

   — Всё же топор, не машина.

   — Твоей голове топор-то милей?

   — Открыт был, а нынче дела государственные творятся в тайне от всех, а таинственность затрудняет движение и их укрывает не только от граждан, но даже и от правительства самого.

   — Постой, откуда ты граждан-то взял? В России отродясь не заводилось граждан.

   — По этой причине у нас привычная тайна в делах гласностью заменяться должна, везде и во всём, это первейший вопрос.

   — Как же чиновники станут тогда воровать из казны?

   — Ты за чиновников не страдай, эта сволочь сворует всегда.

   — Я за чиновника не страдаю, ни-ни, только при чиновниках какие же граждане, какая же гласность в делах, вот в чём вопрос?

   — Чиновников выгнать — и дело с концом!