Дуэль четырех. Грибоедов

Боже, кои веки он выдержит муку в этом аду? Что Дант, Дант ребёнок, фантаст, а там действительный ад! К тому же Данту не в пример было нескучно в пути: шёл у Данта в проводниках сам великий Вергилий — умница, философ, поэт, тогда как ему, горемычному, в проводники не отпущено мудрецов, разве что Мазарович, ликом похожий на чёрта, воспетого Вольфгангом Гёте, добрый и славный, кажется, человек, авось в самом деле не завалит ненавистной канцелярской вознёй, которая много сквернее и Дантова и персидского ада.

Сашка укладывал в неподъёмные ящики лучшие книги. Оставалось обшить фортепьяно. Александр не решался этого приказать. Ему сердце теснило чёрной мыслью об рогожах и досках, точно лучшего друга должен был в гроб уложить или к ногам привесить ядро.

Однако ж, заколотив ещё один ящик, старательно оглядев все углы, точно что-то искал, Сашка, набычась, спросил:

   — Фортепьяны-то что, давно бы пора?

Александр рассердился:

   — Куда же я-то без фортепьян?

Сашка с рассуждением поглядел на него:

   — Вы в дорогу со мной, куда в дороге на фортепьянах стучать.

И приволок из сеней куль пахучих рогож.

Александр придержал его за плечо:

   — Погоди, время есть.

Распрямившись, пнув в сердцах рогожи ногой, Сашка сердито изрёк:

   — Мне-то что, я погожу, я хоть целый век погожу, не припоздать бы. Глядите, спешка посля из-за вас, хошь, галопом скачи, хошь, волосами тряси.

Он облегчённо вздохнул:

   — Не опоздаем, ещё не приехал Степан.

Склонив на сторону кудлатую голову, Сашка упрямо стоял на своём, характер такой, чёрт знает в кого:

   — Степан Никитич прибудет как раз, при них-то и вовсе времени недостанет минуты, уж знаю я вас, пойдут чудеса.

Он ласково попросил, точно друга:

   — Вот и ладно, а ты погоди.

И когда пылавшее воображение представляло ему его беспросветное будущее в жутких картинах — всё серым по чёрному либо наоборот, которые противувольно заимствовал он из суровой «Комедии» немилосердного Данте, он присаживался, словно бы на минуту, на стул и одну за другой играл для себя одного любимые сонаты Бетховена.

Тогда мужество возвращалось к нему, и он с облегчением, хоть и печально, думал о том, что отслужить-то ему предстоит года два, если, конечно, шальной Якубович по приезде сдуру не застрелит его — обещал.

Наконец ввалился пропылённый Степан. Александр кинулся его обнимать, ощущая сильный запах дальней дороги и крепкого мужского и лошадиного пота:

   — Как я ждал, как я ждал, как я, Степанушка, тебя ждал! Заждался совсем!

Сердце Степана гулко било в его жаркую грудь, обветренные губы шептали в самое ухо:

   — Ах, Александр, Александр...

Он, тоже в ухо, сквозь слёзы шептал:

   — Славно, брат, что застал!

Они оторвались друг от друга. Степан, красивый даже с тёмным от дорожной пыли и пота лицом, отступил на два шага, оглядел его пристально и вскрикнул с тревогой:

   — Александр, опять не спишь по ночам, под глазами-то, под глазами-то что!

Грибоедов засмеялся сквозь слёзы, в свою очередь оглядывая его с блаженным лицом:

   — Ба, слава Богу, как прежде, кавалергард!

Степан отозвался, раздёргивая крючки:

   — Мундир-то красив, об чём толковать, да ты на то не гляди, я в армии нужен по нынешним временам.

Александр ходил ошеломлённо вокруг, всё приглядываясь к лучшему другу, не проникая в смысл его загадочных слов, будто бы в армии нужен чёрт знает зачем:

   — Нужен для чего? Опять ты об чести песню споёшь? Письма-то не получил?

Степан сбросил пропотевший мундир и властно крикнул:

   — Эй, приготовьте умыться!

И поворотился к нему:

   — Не слышу чести нынешним служить подлецам, в этом пункте я согласен с тобой.

То-то и есть, что согласен, верно, голову заморочили там, он воскликнул, переполненный обжигающей радостью встречи, на миг позабыв, что у них расставанье:

   — Так я ж и толкую тебе!

Степан плюхнулся на диван, со стиснутыми зубами стянул сапоги с распаренных ног, мечтательно протянул:

   — В баньку бы, а? Экая благодать! Веник берёзовый, пару квасом поддать! Так ведь не дадут, сейчас должны быть, эскадрон!

И снизу, с дивана, пошевеливая занемевшими пальцами, значительно взглянул на него:

   — И потому мы должны служить нынче там, где от нас с тобой более пользы Отечеству!

Не понимая, кто сейчас должен быть, какой эскадрон, присев рядом с диваном на стул, но тотчас вскочив, он поверхностно, не ожидая ответа, блуждая в своём блаженном тумане, чуть не в беспамятстве, безразличным тоном спросил:

   — Ты полагаешь, этот фокус нынче возможен?

Степан упруго поднялся, переступил на кривоватых кавалерийских ногах, ощупал лицо, колясь об щетину, и, откашлявшись несколько раз, прохрипел:

   — Погоди, дай умыться, наговоримся ещё.

И пошёл умываться, захватив с собой зазвеневшие шпорами грязные сапоги.

Александр двинулся вслед, так хотелось быть вместе, времени-то на тары-бары как раз почти не осталось, он это знал, это Степану пока невдомёк, письмо получил, а забыл.

Степан, слыша его торопливые шаги за спиной, нагнувшись над тазом, подставил пригоршни ковшом, глухо сказал:

   — Чем невозможней, тем и нужней.