Дуэль четырех. Грибоедов

Слушал с удвоенным любопытством, вбирая в закрома памяти все эти дипломатические приёмы и тонкости, чтобы с первого разу явиться на новом поприще не простаком, но умудрённым, опытным деятелем, припоминал невольно грозных проконсулов могучего Рима и ещё более грозных проконсулов недавней якобинской республики, бесконтрольно управлявших провинциями, по всей строгости ответственных за содеянное лишь перед Сенатом или Конвентом, не ранее как после окончания срока отправления должности.

Александр замечал, что Мазаровичу тесно и душно в стенах казарменной канцелярии, что предводителю миссии хочется двигаться; может быть, куда-то бежать или сломя голову скакать на коне — венецианец, горячая южная кровь, отчего Семён Иваныч словно привскакивал и ёрзал на стуле, часто перебирая чьи-то бумаги, брошенные лежать на столе. Чёрт побери, секреты дипломатии у всех на виду — русские нравы, беспечность и лень; рассеянно подносил отношения и депеши к глазам, тотчас с тенью испуга возвращал на прежнее место, загадочно улыбался, напоминая опять Мефистофеля, и весело говорил:

   — Весь вспыхнул, сузил глаза, гордо вскинул свою исполинскую голову, громко приказал толмачу перевести и заговорил отрывисто, как в бою, что он не удивляется низкопоклонству французов, что французам после красного колпака свободы и братства, должно быть, слишком нетрудно было напялить красные чулки унизительной лести, когда они стремились делать России вред, но что он прибыл не с подлыми намерениями шпиона Бонапартова и не с корыстными расчётами приказчика Англии, этой страны торгашей, а потому не может согласиться ни на чулки, ни на прочие унижения со стороны персиян.

И громко захохотал:

   — Видели бы вы изумлённые азиатские физиономии в своих холёных крашеных бородах и эти неверные лисьи глаза, полные ненависти! Этак выхватят из-за пазухи кинжалы и перережут всех до единого в защиту красных чулок, как французы резали гильотиной в защиту красного колпака!

Стрельнул в него своим шельмовским взглядом, всё заманивая, всё соблазняя его, того и гляди, что до бесовской клятвы на крови дело дойдёт:

   — Ну, генерал взглянул на них так, что все опустили глаза, душа, я полагаю, в пятки ушла, и вступил в диван-хане в сапогах, из особенной милости разрешивши слугам смахнуть с них дорожную пыль; положил на стул перчатки и шпагу, сам твёрдо сел на другой и приказал всем нам садиться. Сидим. У них там тоже обычай: на вошедшего смотрят только тогда, когда он пройдёт половину пути, а зала довольно большая. Вот те на нас и не смотрят. И что бы вы думали? Генерал раскричался: что, мол, куда его привели, в караульную или в Сенат, что он рода Чингизова, должно быть выдумав свою родословную на ходу; так ему не положено терпеть подобные унижения; всех обругал, всех обсмеял, грозно поднялся и сам без церемоний отправился к шаху. В комнате шаха для него уже было приготовлено кресло, видать, смекнули, что он не позволит шутки шутить. Генерал небрежно опустился в него и начал переговоры. Что поделаешь, дорогой мой товарищ, на Востоке в цене только сила, кулак да картечь. Кто силён — перед тем шею гнут, а кто слаб — того забивают в колодки. Да вот скоро увидите сами.

Присовокупили между тем к миссии Андрея Карлыча Амбургера, покладистого, худого и добродушного лекаря. Немец, знакомясь, заговорил с ним, должно быть из деликатности, на смешном немецком французском. Александр с улыбкой отвечал ему по-немецки с нарочитым саксонским произношением, ещё в юности перенятом у Богдана Иваныча. Изумлённый Амбургер, помаргивая реденькими ресничками, пришёл в детский восторг, открыв рот и несколько даже присев:

   — О, такая редкость у русских немецкая речь, с вами приятно станет служить!

Александр засмеялся в ответ, приведя немца в новое изумление, всё не веря, что в самом деле отправится на этот нелепый, к тому же коварный Восток. Но уже стремительный слух об его насильственном отправлении в Персию, в наказание за дуэль, в которой по бумагам он не участвовал, разлетелся как вихрь, точно Петербург был владимирская деревня. Иные косились, когда он забредал в Английский клуб, теряясь, как в таком случае поступить с отлучённым от общества за дуэльный скандал. Иные остерегались подать ему руку, один Александр Всеволожский, знакомый домами ещё по Москве, кавалергардский поручик, владелец заводов и рыбных промыслов на море Каспийском, друг сердечный, собеседник отменный во всякой всячине политической экономии, предприниматель двадцати пяти лет, явился, обнял прекрасно, поздравил с вступлением на дорогу жизни практической, взял слово описывать торговые перспективы Кавказа и Персии, упросил секретаря ещё не рождённого подыскать агента толкового, на которого можно было бы положиться в торговых делах, расцеловал и помчался сбирать чемодан, известив, что скачет в Макарьев на ярмонку, а там на промыслы краем глаза взглянуть.