Дуэль четырех. Грибоедов

Денщик лил холодную воду в подставленный ковшик ладоней, но Александру чудно казалось: всё не то, всё не так. Он выхватил кувшин из неуклюжей солдатской руки и сам принялся бережно поливать, в радости бормоча:

   — Э, да что же мы? Ты сперва расскажи, ты-то как? Гляжу, всё здоров. Отчего так редко писал? Я чай, меня разлюбил?

Степан, обтирая размашисто шею, лицо и подмышки холодной водой, затем чистым, хрустящим льняным полотенцем, беспечно смеялся, в самом деле письмо позабыл, позабыл:

   — Да ты сам, почитай, почти не писал!

Ткнув в сторону опустелый кувшин, тут же подхваченный денщиком почти на лету, как-то боком продвигаясь вслед за Степаном, точно привязали его, он с видом самым серьёзным оправдывался, хоть в оправданиях смысла не находил — ведь друзья, понятно и так:

   — Помилуй, оттого не писал, что пример брал с меня? Вот уже истинно зря! Мне, поверь, здесь было не до того, чтобы письма писать!

Степан прилёг на диван и почти простонал:

   — Дай, брат, отдохнуть полчаса. Хорошо-то как, тепло, тишина...

Да тут же поворотился всем телом к нему И голову локтем подпёр:

   — Вот и писал бы, до чего тебе было, а я бы и знал. Одни слухи об тебе, уж подумывал вгорячах, что это ты меня разлюбил.

Александр присел в ногах у него:

   — Это я тебя разлюбил? Полно, брат, стыдно тебе! Я разлюбить тебя никак не могу, сил моих нет! И в тебе был уверен, что любишь и, следственно, помнишь меня. Так просто, сболтнул языком, однако ж, помилуй, нехорошо. Парады парадами, а другу ни строчки!

Перевернулся на спину, заложил волосистые руки под голову, Степан протянул, как-то слишком серьёзно глядя перед собой, прежде как будто этаким коршуном не глядел:

   — Э, брат, погоди, в старушке Москве такие заварились дела, возможности не представилось сказать на письме.

Наклонившись к нему, чтобы пристальней разглядеть, тот ли нынче воротился Степан, он рассеянно бормотал, не вникая в смысл Степановой речи, наслаждаясь звуками милого голоса:

   — Полно, полно, мой милый, за какой надобностью тебе такие дела, об которых в письмах при нашей замечательной почте не пишут? Не для умного человека такого рода дела. Ты домосед. Расскажи.

Степан светло улыбнулся:

   — Потом расскажу, хоть не велено никому говорить, а дайка сперва нагляжусь на тебя.

Александр почти испуганно, коротко рассмеялся:

   — Э, милый, что ж глядеть на меня, вот я гляжу на тебя и наглядеться никак не могу: круглый, румяный, кровь с молоком, здоровьем лет на сто так и несёт.

Степан сел, подтянув колени к себе:

   — Может, и так, да ты погоди, на тебе лица нет, худ и бледен как смерть, отчего? Всё сидел взаперти?

Он с искренним негодованием возразил:

   — Как можно! Для моциону шлялся что ни день по каналам, как тебе обещал.

Степан мизинцем почесал по голове:

   — Верно, меланхолия сызнова, в какой раз? Ну, погоди, вмиг поправим тебя! Халат, брат, долой, нынче гости у нас, а заутра чуть свет — и в манеж!

Разводя руками, Александр послушно поднялся, чтобы тотчас сбросить халат, коли надо:

   — Какой, мой милый, манеж?

Степан повёл взглядом вокруг и вскочил:

   — Да что у тебя беспорядок какой? Сашка-то что? Бездельник, лежебока! Сию минуту прибрать!

Александр сообщил, беспомощно держа в дрожащих руках только что снятый халат:

   — Так ведь я уезжаю, мой милый.

Степан, должно быть, не понял его, не разобрал:

   — Вечные шуточки! Все будут свои. Нет, нынче я тебя никуда не пущу, а завтра, пожалуй, после манежа с визитом или в театр, дело твоё, не стану держать, запретить не могу.

Выходя из другой комнаты в сюртуке, выправляя кружевные волны жабо, он улыбнулся почти виновато:

   — Что, мой милый, визиты? Здешние визиты ку-ку! У меня нынче визит на Кавказ, к Ермолову под крыло, а там, глядишь, тот же день к персиянам, в Тегеран.

Степан так и сел и громко хлопнул себя по колену:

   — Так послал тебя? Я верить глазам не хотел, как читал! Что ж, за то дело с несчастной дуэлью?

Александр не решился тотчас всю правду сказать, правда трудная вещь, подавиться легко:

   — Пожалуй, что так.

Степан возвысил свой густой голос, истинный дар на парадах, с таким бы голосом в опере петь, а не скакать весь свой век на коне, повзводно марш:

   — Что ж ты стоишь? Садись, изложи по порядку, как было.

Можно и сесть, правда и сидя что камень, Александр затоптался на месте:

   — Да, брат, сяду, погоди, расскажу...

Однако ж, по счастью, ни присесть, ни рассказать не успел. По деревянным ступеням забухали вразнобой походные сапоги, в сенях, надрываясь, взлетел колокольчик.

Александр поспешно ретировался в соседнюю комнату, повязал кое-как чёрный галстук и появился с принуждённой улыбкой гостей нежданных встречать: из похода пришли, так веселье у них, обычай такой — что гусар, то гуляка.