Дуэль четырех. Грибоедов

«Христос воскрес, любезнейший Степан, а я от скуки умираю и вряд ли воскресну. Сделай одолжение, не дурачься, не переходи в армию; там тебе Бог знает, когда достанется в полковники, а ты, надеюсь, как нынче всякий честный человек, служишь из чинов, а не из чести...»

Приостановился, раздумался, с какой-то стати поставил тире. Странно, ближе Степана не было у него никого, а и тому не решался высказать всё, что накопилось и клубилось в смущённой душе. Был ли он скрытен? Застенчивость ли мешала ему? Как знать? Только всякий раз что-то поневоле стесняло полетевшее по бумаге перо. Об чём же ещё написать, когда не раскрывалась настежь душа?

С грустной улыбкой он продолжал:

«Посылаю тебе «Притворную неверность» два экземпляра, один перешли Катенину. Вот видишь ли отчего сделалось, что она переведена двумя. При отъезде моём в Нарву Семёнова торопила меня, чтоб я не задержал её бенефиса, а чтоб меня это не задержало в Петербурге, я с просьбой прибегнул к другу нашему Жандру. Возвратясь из Нарвы, я нашёл, что у него только переведены сцены двенадцатая и тринадцатая; остальное с того места, как Рославлев говорит: «я здесь, всё слышал и всё знаю», я сам кончил. Впрочем, и в его сценах есть иное моё, так, как и в моих его перемены; ты знаешь, как я связно пишу; он без меня переписывал и многих стихов вовсе не мог разобрать и заменил их своими. Я иные уничтожил, а другие оставил: те, которые лучше моих. Эту комедийку собираются давать на домашних театрах; ко мне присылали рукописные экземпляры для поправки; много переврано, вот что заставило меня её напечатать...»

Что-то гулко, протяжно зарокотало над домом — невозможно писать.

С недоумением положил он перо и встал у окна.

Было пасмурно. Всё небо закрывали низкие тучи, вдруг освещаясь бледными молниями, за которыми нехотя следовал медлительный гром.

Боже мой, первая гроза в этом году! Да ещё вся в снегу — не часто случается, в столетие раз. Стало быть, зима уж прошла, а он почти не приметил нынче её. Время летит, не оставляя следа, и, без сомнения, так и станет лететь в этом сумрачном городе без глубоких корней и, представилось ясно, без прочного будущего. Как же не покинуть его наконец, если жаждешь беспрестанного движения жизни? Как же оставить его, покинувши хоть и немногих, неблизких, да всё же друзей и надежды сделаться чем-то?

В раздумье и не сразу он воротился к столу и почти искренне и разборчиво написал:

«Однако довольно поговорено о «Притворной неверности»; теперь объясню тебе непритворную мою печаль. Представь себе, что меня непременно хотят послать, куда бы ты думал? В Персию, и чтоб жил там...»

Что за притча, отчего так лукаво поворотилось перо? А с другой стороны, как бы растолковал он Степану, что охотой своей покидает его, единственную отраду свою? Да и вправду сказать — у нас на почте письма вскрывают подряд, так не худо бы в эту лукавость поверить и тем, кто ему нынче два чина сряду хлопочет. Без дипломатии, верно, не проживёшь, напролом валят одни дураки, которых у нас предовольно и без него; говорят, голосят, правду-матку режут в глаза, ан поглядь, из правды-то гадость выходит одна. Это, что ли, и прозывается трезвостью мысли, как прошлым годом пьяный Каверин твердил?

И он с весёлой иронией подхватил эту странную ложь, представляя всё, что случилось, в неверном, почти фантастическом свете:

«Как я ни отнекиваюсь, ничто не помогает; однако я третьего дня, по приглашению нашего министра, был у него и объявил, что не решусь иначе (и то не наверно), как если мне дадут два чина, тотчас при назначении моём в Тегеран. Он поморщился, а я представлял ему со всевозможным французским красноречием, что жестоко бы было мне цветущие лета провести между дикообразными азиятцами, в добровольной ссылке...» — вот оно, важное слово! Слово-то всё же сказалось, — добровольная ссылка и есть. За все беспутные проделки свои нельзя своей волей себя не сослать. Верно, никак не осилишь преподлой натуры своей, не приучишь лукавить даже с друзьями — с друзьями лукавить нельзя, — добровольная ссылка — чтоб смысл отгадал. «...На долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых я здесь вправе ожидать, от всякого общения с просвещёнными людьми, с приятными женщинами, которым я сам могу быть приятен. Словом, невозможно мне собою пожертвовать без хотя бы несколько соразмерного возмездия».

« — Вы в уединении усовершенствуете ваши дарования».

« — Нисколько, ваше сиятельство. Музыканту и поэту нужны слушатели, читатели; их нет в Персии...»

«Мы ещё с ним кое о чём поговорили; всего забавнее, что я ему твердил о том, что сроду не имел ни малейших видов честолюбия, а между тем за два чина предлагал себя в полное его распоряжение...»

Грибоедов так и присвистнул: в самом деле, что за комедию он отломал! Да и правду сказать, если делать дельное дело — так не ступишь без клоунады ни шагу, если только намерен толку добиться, то есть дельное дело свершить. И не век же ему сложа руки сидеть и без пользы бранить целый свет? Бранить целый свет много ли ума надо?