Дуэли. Самые яркие, самые трагические и самые нелепые

Но со всем тем был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей – ему ничего не стоило. Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как гибнут в омуте его сплетен, но он был умен, и бывало ночью, когда остановится у меня, говорит, говорит – свечку зажгу: не черт ли возле меня? Всегда смеялся над убеждениями, презирал тех, кто верит и способен иметь чувство…»

Лермонтов постоянно «тиранил» Тирана по очень простой причине: он был болезненно самолюбив и страшно бесился, когда его не приглашали на придворные былы. А вот А.Ф. Тирана приглашали, и за это ему доставалось: Лермонтов сочинял про него разные истории, рисовал карикатуры и раз даже написал целую поэму, в которой описывалась его смерть.

Поэт Е.А. Баратынский так писал о Лермонтове: «Человек, без сомнения, с большим талантом, но мне морально не понравился. Что-то нерадушное, московское».

А вот свидетельство Мартынова:

«Расскажу один случай, который происходил у меня на глазах, в нашей камере [комнате – Авт.], с двумя вновь поступившими в кавалергарды юнкерами. Это были Эммануил Нарышкин (сын известной красавицы Марьи Антоновны) и Уваров. Оба были воспитаны за границей; Нарышкин по-русски почти вовсе не умел говорить, Уваров тоже весьма плохо изъяснялся. Нарышкина Лермонтов прозвал «французом» и не давал ему житья; Уварову также была дана какая-то особенная кличка, которой не припомню. Как наступало время ложиться спать, Лермонтов собирал товарищей в своей камере; один на другого садились верхом; сидящий кавалерист покрывал и себя, и лошадь своею простыней, а в руке каждый всадник держал по стакану воды. Лермонтов называл это «Нумидийским эскадроном». Выждав, когда обреченные жертвы заснут, по данному сигналу эскадрон трогался с места в глубокой тишине, окружал постель несчастного, и, внезапно сорвав с него одеяло, каждый выливал на него свой стакан воды. Вслед за этим действием кавалерия трогалась с правой ноги в галоп обратно в свою камеру. Можно себе представить испуг и неприятное положение страдальца, вымоченного с головы до ног и не имеющего под рукой белья для перемены».

В те времена Мартынов оправдывал Лермонтова:

«Но зато – сколько юмора, сколько остроумия было у него в разговоре, сколько сарказма в его язвительных насмешках».

Знал бы он тогда, до чего доведет это «остроумие» его самого…

После Школы гвардейских подпрапорщиков пути Лермонтова и Мартынова разошлись: первый отправился 22 ноября 1834 года корнетом в Лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, а второй – в Кавалергардский полк. Но, бывая в Москве, Михаил обязательно навещал семейство Мартыновых. По свидетельству современников, он был влюблен в сестру Николая (юную Натали), но ее мать относилась к нему настороженно. В одном из писем она сообщала Николаю: «Лермонтов у нас чуть ли не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю, у него слишком злой язык, и, хотя он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я уверена, что при первом случае он не пощадит и их… Слава Богу, он скоро уезжает, для меня его посещения неприятны».

Предстоящий отъезд, о котором сообщала Николаю Мартынову мать, – это была первая ссылка поэта – наказание за нашумевшее стихотворение «На смерть Пушкина».

Так Лермонтов оказался в Пятигорске. Там же в 1837 году служил добровольцем Мартынов. Он участвовал в экспедиции за Кубань и был награжден орденом Святой Анны 3-й степени с бантом. К моменту ссоры с Лермонтовым Мартынов имел чин майора и мечтал о генеральских погонах. Однако в феврале 1841 года он вынужденно подал в отставку – «по семейным обстоятельствам». В апреле он приехал в Пятигорск «для пользования водами» и поселился в надворном флигеле генерал-майора П.С. Верзилина, где уже квартировались друзья Лермонтова М.П. Глебов и Н.П. Раевский. По воспоминаниям последнего, Мартынов вызывающе одевался, брил по-черкесски голову и носил за поясом длинный кинжал. Лермонтов, прибывший в Пятигорск позже Мартынова, счел вид своего давнего товарища комичным, и он принялся подшучивать над ним: обзывал «Мартышем» и «Мартышкой», рисовал неприличные карикатуры, сочинял обидные эпиграммы.

Мартынов в долгу не оставался, отвечая Лермонтову эпиграммами собственного сочинения. Но куда там! Его открыто называли «графоманом» и «рифмоплетом», и конкурентная борьба постоянно проигрывалась.

В Пятигорске Лермонтов постоянно иронизировал над романтической «прозой» Мартынова и его стихами. Он совершенно извел его своими насмешками.