Дух свободы: Наследники партизан

Это, казалось, было так давно, что уже сложно было поверить, что это действительно было, а не привиделось ему в каком-то коротком обманчивом сне. Он уже не верил в это, но, не раздеваясь, падал на свою половину кровати, чтобы посмотреть на нее в ночном полумраке.

Машка – маленькая, мягкая, немного наивная, – во многом была чем-то таким, что он всегда искал. Она напоминала Артуру маму, нежность которой часто превращалась в ворчание о недоеденной каше. И в то же время она не была главной. На самом деле, Маша нуждалась в сильном плече. Это было очевидно, а он не мог стать этим плечом, по крайней мере, сейчас.

Он смотрел на нее и думал, что случилось бы, повстречайся они годом раньше? Как бы она тогда посмотрела на школьного учителя без особых перспектив, с одной лишь идеей в голове?

Хотя чем она от него отличалась? Фельдшер скорой, за копейки слушающая маты бомжей и крики пенсионеров. Она тоже ничего, кроме идеи, за плечами не имела. Только заметила бы она его, если бы не август? Заметила бы она его в обычном сером мире, где он, как ему казалось, ничего выдающегося из себя не представлял?

Представить это знакомство у него не получалось. И даже если завучу вызвали бы скорую при очередном гипертоническом кризе, если бы на этот вызов приехала Маша, а он встретил ее у школы и проводил в учительскую, они бы, скорее всего, не заговорили.

Он смотрел на кончик ее носа, крохотную точку маленькой беспомощной девочки, а сам вспоминал, как увидел ее впервые. Она тогда доказывала, что его надо срочно госпитализировать, потому что без медицинской помощи он может умереть.

Только даже Артур понимал, что она преувеличивает. Ему было плохо. Сломанная при задержании рука за три дня посинела и сильно распухла. В ней что-то дергалось от боли, на вспухшем запястье была содрана кожа. Это было невыносимо, но точно не смертельно, так же, как багровый зад и кровоподтеки на боку, оставленные берцами, но она была так упряма и так убедительна, что его позволили забрать, и в этом было что-то почти волшебное.

Он не сразу смог поверить, что правда оказался в машине скорой – не в камере, не во дворе, не в автозаке, а в машине скорой, где сильная и решительная мгновение назад Маша разрыдалась, как только машина тронулась с места.

– Эй, ну… не плачь, – это было первым, что Маша услышала от него и, конечно же, не успокоилась.

Пытаясь хоть немного ее утешить, он обнимал ее тогда в машине, буквально усадив к себе на колени. Она от этого плакала лишь сильнее, цеплялась за его окровавленную майку и просто выла в голос.

Кто кого тогда жалел и утешал, было не ясно, ведь за пару минут до этого она колола ему в бедро обезболивающее, боясь трогать багровую задницу. Только обнимать ее и утешать было не больно, то ли от укола, то ли от одной мысли, что все это уже закончилось.

Он поехал сначала в БСМП[66], потом в третью больницу, потом уже в шестую[67], где его показали кистевым хирургам, опасаясь, что руку придется спасать, но все оказалось проще: перелом вправили на месте, наложили гипс, сказали, когда прийти на контрольный рентген, а затем отдали записку от Маши с номером телефона.

«Позвони мне, расскажи, что в итоге с рукой», – писала она.

Он тогда подумал, что это нелепо, что ей таких, как он, еще полночи развозить, и вряд ли после она захочет видеть его избитую рожу. Ему почему-то казалось, что там живого места нет, что его нигде нет, но все оказывалось не так уж и плохо.

Страшнее было одному остаться дома, выйти из душа и понять, что он не знает, что делать и у кого спросить совета. У него не было мобильного, тот разбился при задержании и остался где-то в его вещах на Окрестина. На ноутбуке, как во всей стране, не было интернета, и разбираться с этим он был не в состоянии.

Его привез один из волонтеров, высадил у остановки возле дома и поехал еще за кем-то. Он, конечно, спросил, нужна ли ему помощь какая-нибудь, но Артур сказал, что справится, был уверен, что друзья помогут, рассчитывал на Наташку, хотя тогда еще называл его нормальным именем.

«Я на свободе», – хотел написать он ему, но не представлял, как, и даже радовался этому, потому что не был готов к разговорам. От одной мысли, что надо будет что-то рассказывать и отвечать на вопросы, ему становилось дурно, потому он находил записку и звонил Маше с домашнего телефона, потому что ей не надо было ничего рассказывать.

– Ну, привет, фельдшер Маша, – сказал он в трубку.

Это прозвучало очень тупо, топорно, словно он задира лет тринадцати, который решил поговорить с девочкой, но, как обычно, все испортил.

– Да-а-а, – протяжно ответила она, и тут он подумал, что она вряд ли помнит его имя.

– Это Артур, который со сломанной рукой, – сказал он без особой надежды, что это что-то прояснит. – Меня отпустили домой с гипсом и…

– Да?! – с неожиданной радостью сказала она. – Это ведь хорошо…

Она выдыхала и умолкала и становилось неясно, что надо говорить.

«Я не могу сейчас один», – думал Артур, но сказать это прямо не мог.

– Я могу тебя встретить после работы? – спрашивал он. – Я ведь даже «спасибо» тебе не сказал.