Дух свободы: Наследники партизан

«Они за все ответят», – подумал Артур и мысленно обложил матом неведомого типа с дубинкой, пошатнулся, но не позволил себе рухнуть, несмотря на темноту в глазах и новый приступ странной горячей тошноты.

Он подумал, что предки белорусов, когда партизанили во время второй мировой – а его дед тогда был подростком – знали, на что идут. С самого начала, выступая против фашистских уродов, они понимали, что, если их поймают, будут пытать, а затем убьют. Они учились скрываться, путать следы, делать все, чтобы остаться непойманными, но никогда не забывали про риск.

«Ну и почему ты иначе смотрел на вещи? На что ты, собственно, рассчитывал?» – спросил он тогда у себя и едва не рассмеялся.

Он не первый день считался оппозиционером, что-то да смыслил в исторических предпосылках. Его судили летом с таким видом, словно он не стоял у дороги, а нарушал покой всей столицы. Он знал, что уже тогда некоторых били, понимал, что выборы опять сфальсифицируют, а протесты будут разгонять.

Так чего он тогда ждал от захватчиков? Душевных бесед о справедливости?

«Какой же я наивный идиот, знал же, что так будет. Знал, что так может быть. Так что да, мне не повезло, но я тут не случайная жертва», – понял он и наконец решил, как смотреть на эту реальность.

Он обещал себе тогда, что, выйдя на свободу, продолжит борьбу чего бы это ни стоило. Он не сомневался, что пытка не будет длиться вечно, не думал, что их будут убивать здесь, на Окрестина, специально, но крики, порой настолько пугающие, что дышать было трудно, давали понять, что смерть все же возможна. Сам он был намерен выжить, но не стать жертвой.

У него получилось это в августе, по крайней мере, он был в этом уверен, но это не получалось сейчас в ноябре.

Он смотрел на сообщение Цезаря, вспоминал условия от Наташки и, пытаясь все это как-то изменить, чувствовал себя загнанным в угол, словно его поймали свои же.

– М-да, – протянул он и просто удалил чат с Цезарем, не зная, как сейчас все это решить.

Ему нужно было принять решение. Осознанное, продуманное решение с учетом всех рисков. Он должен был выбрать путь и следовать ему уже без сомнений. Ему нужна была четкая собственная позиция, по которой он сможет оценивать безумный мир вокруг, иначе он сам сойдет с ума.

Имеет ли он право уехать, взять и сбежать, бросив свою родину в таком состоянии? Готов ли он остаться и, возможно, умереть? Ему казалось, что готов, но был ли в этом смысл?

– Слабоумие и отвага, – прошептал Артур, вспоминая, как на подобные обсуждения в чате прилетел мем с бурундуками Диснея.

Тяжело вздохнув, он выключил ноутбук и встал, только теперь обратив внимание на сонного Кирилла.

– Я в душ, а ты пей кофе и просыпайся нормально. Через пятнадцать минут расскажу тебе, что делать надо, договорились? – уточнил он.

Кирилл кивнул, окинул Артура взглядом и все же спросил:

– Ты вообще как?

– Не хуже остальных, – уклончиво ответил Артур и вышел с какой-то нелепой решимостью, словно шел на допрос, а не в ванную комнату.

Посмотрев на себя в зеркало, он, к собственному стыду, понял, что выглядит хуже, чем когда его вывезли с Окрестина на скорой.

Он очень сильно похудел, так, словно жил не в квартире и даже не в камере, а в настоящем концлагере, который развернул в собственной голове. Очень бледный, почти белый, с острыми чертами лица, с темными кругами под глазами, он снимал с себя одежду, удивляясь тому, как торчат его ребра.

«Если бы не Маша, было бы еще хуже», – понимал он, не желая врать себе. Сам он уже перестал бы стирать вещи, ходил бы в одном и том же месяцами, ел бы еще меньше и, возможно, не находил бы в себе сил вставать по утрам.

«Итак, истина первая, – сказал Артур себе мысленно, глядя в отражение собственных глаз, – ты отвратительное нечто, неспособное здраво оценивать свою жизнь. Это хреново, но небезнадежно. Истина вторая: ты подведешь десятки людей, если сядешь, но ты идиот и не простишь себя, если уедешь. Что ж, слабоумие и отвага – актуальны как никогда».

Криво улыбнувшись, он включил душ и шагнул в ванну под воду, только чтобы упереться лбом в плитку, как в стекло машины скорой, что увозила его с Окрестина.

«А ведь это был мой шанс сбежать», – думал он, чувствуя, как вода льется по телу.

Он снова вспоминал август и понимал, что у него не просто так спрашивали, готов ли он остаться, готов ли он бороться дальше. Его никто не осудил бы, скажи он «нет», никто не посмел бы его упрекнуть, а значит, он мог бы давно уехать и начать совсем другую жизнь.

Многие так и сделали. Сбежали и просто забыли, а он тогда назвал это малодушием, не для других, а лично для себя, а теперь не мог понять, правильно ли оценил свои силы.

Он хотел сжать кулак, но только уставился на свою правую руку – трясущуюся, как у алкоголика.

«Я совсем уже, да?» – подумал Артур и тут же понял, что да, он уже совсем… идиот!

Его трясло от холода, а он с огромным трудом осознавал, что он открыл только холодный кран и теперь на него шумным потоком лилась ледяная вода.